Я не вправе обижаться на ваши слова. Действительно, иной раз ребенком можно счесть меня, а взрослой – ее. Вы сами в этом убедились. Но и во сне и наяву, днем и ночью, больной и здоровый, я пекусь только о ней. И как пекусь! Зная это, вы смотрели бы на меня совсем, совсем другими глазами… Нелегко мне, старику, живется, очень нелегко, но я вижу перед собой великую цель и не отступлюсь от нее.
Он был вне себя от волнения, и, решив больше не раздражать его, я шагнул за своей шинелью, оставленной у двери. И вдруг увидел, что Нелл стоит рядом со мной, держа в руках плащ, шляпу и трость.
– Это не мое, милая, – сказал я.
– Нет, нет, – спокойно ответила девочка, – это я дедушке.
– Неужели он уйдет из дому на ночь глядя?
– Уйдет, – сказала она и улыбнулась.
– А как же ты, моя прелесть?
– Я? Останусь здесь, конечно! Как всегда.
Я удивленно посмотрел на старика, но он старательно оправлял на себе плащ, то ли притворяясь, то ли на самом деле не слыша нашего разговора. Взгляд мой снова упал на маленькую, хрупкую фигурку девочки. Одна! Всю тоскливую, долгую ночь – одна в этом мрачном доме!
Нелли не подала виду, что замечает мое удивление, помогла деду одеться, потом взяла свечу и пошла перед – посветить нам, но на пороге остановилась, с улыбкой поджидая нас обоих. Судя по лицу старика, он понимал, почему я медлю, и все-таки не сказал ни слова, а лишь кивнул головой, пропуская меня вперед. Мне не оставалось ничего другого, как подчиниться.
В дверях девочка поставила свечу на пол и потянулась ко мне, чтобы я ее поцеловал на прощанье. Потом подбежала к старику; он обнял и благословил ее.
– Спи сладко, Нелл, – тихо проговорил он. – Пусть ангелы охраняют твой сон! И не забудь, родная, прочитать молитву на ночь.
– Нет, что ты! – горячо воскликнула она. – Мне бывает так хорошо после нее!
– Да, да, верно… я по себе это знаю, так и должно быть, – сказал старик. – Да благословит тебя Бог! К утру я буду дома.
– Ты только разок позвонишь, и я сразу услышу – как бы крепко мне ни спалось, – заверила его девочка.
На этом они простились. Нелл распахнула дверь, прикрытую теперь ставнями (я слышал, как Кит возился с ними, прежде чем убежать домой), и, в последний раз пожелав нам доброй ночи своим нежным, чистым голоском, вспоминавшимся мне потом тысячи раз, проводила нас за порог. Старик подождал с минуту и, убедившись, что внучка затворила дверь и заперла ее на засов, медленно зашагал по улице. На углу он остановился, тревожно посмотрел мне в лицо и стал прощаться, уверяя, будто бы нам совсем не по дороге. Я не успел сказать ни слова, с такой неожиданной для его возраста быстротой мой спутник оставил меня. На ходу он оглянулся раза два или три, словно проверяя, не наблюдаю ли я за ним, а может быть, опасаясь, что мне придет в голову выслеживать его издали. Ночная тьма благоприятствовала ему, и он скоро исчез у меня из виду.
Я так и остался стоять на углу, не имея сил уйти и сам не зная, что мне здесь нужно. Потом бросил грустный взгляд на улицу, по которой мы только что шли, и, поразмыслив