поднялась, обдернула фартук и гласит:
– Мой муж на работе-с.
– На какой работе?
– Канаты сучит.
– В котором месте?
Она маленько подумала и доложила:
– В Грязной улице, у своего хозяина.
– Ты врешь? – сказал квартальный.
– Никак нет-с. С мальства не училась эвтому делу, чтобы врать…
Хвартальный обернулся и повелел солдату сходить в Грязную улицу и разведать все. Мы стоим, ожидаем. Хвартальный сел, закурил пипочку такую, а сам ни слова. Солдат приходит уж долго годя.
– Что?..
– Да что, хозяин говорит, у меня его нет. Я не знаю, что за человек такой есть.
Хвартальный как разозлится, милая ты моя, только нешто зубами поскрыпел.
– Я тебя попотчую, – говорит он ей на прощанье, как совсем выходил.
Вся причина, поросенка не отыщем никак.
– За мной идите, – говорит хвартальный.
Мы пошли. А уж, Федосья Николавна, становилось поздно. Куда ведет, в толк никак не возьму. Сердце у меня не на месте. Думаю: «Как Агап на площади? чего доброго, не растаскали бы последних…» Вот-с идем из одной улицы в другую, как повернем за угол, так хвартальный обращается:
– За мной идите. – И все дальше да дальше.
Очутились мы перед чистеньким домиком. Хвартальный остановился у калиточки и начал дергать за веревку… зазвенел колокольчик… Калиточка отворилась, и показался кто-то с надворья. Он спросил: «Дома?» – и ушел туда. Слышите? Ждем, сударыня ты моя, после этого; проходит с час времени, ничего нет, проходит другой, мы разговариваем: «Что, мол, такое значит?»
Солдаты мне объясняют:
– Он еще долго не воротится. Ежели уж засиделся на месте, то скончания не будет сиденью…
– Как же, служивенькие, так?
– Да так. Не будет ли вашей милости пожаловать нам на полштоф, а то нам пора отправляться…
– А я-то, господа квалеры, с кем останусь? Теперича я и дороги не найду.
– А с нами же, – говорят, – и останешься, ежели пожертвуешь опохмелиться… Мы даже проводим вас после таких делов…
Размышляю в своем разуме: «Надо дать!.. что, как взаправду они уйдут?..» Дала. Вторая причина, отказать не приходится, взяла и дала. Недалече, сударыня моя, тут был кабачок… Я осталась у калитки, стою. Солдаты вышли скоро. Глядим, выходит с надворья хвартальный, смотрю – за ним другой, тоже хвартальный, стало двое их. Теперь, Федосья Николавна, милая ты моя, тот, что с нами был прежде, сделался хмелен, а другой нет: не совсем чтобы хмелен. Хмельной идет да покачивается и называет другого своим приятелем. Другой отвечает только: «Спасибо», – говорит… Захмелявший шумит: «За нами идите!» – и все шатается… А тот глаголет ему. «Нехорошо, говорит, не качайся!..» Таким манером, сударыня моя, мы идем. Солдаты ведут речи промеж себя, что хмельной хвартальный, когда тверезов, дока бывает… на все дела мастер… Только что как выпьет, нехорош делается… Приходим, мать моя, к прежнему дому, где вор-то жительствовал; всходим. Опять его хозяйка сидит, чулок вяжет. Сию минуту тверезой хвартальный обращается не к ней, а ко мне:
– У