Стола не было. Автор сидел в холодной комнате на кровати, в куфайке и ватных штанах, зажав коленями тумбочку. Застывала паста в шариковой ручке.
Рядом пили дешевый портвейн и дрались.
Иногда шел к местному пьянице-поэту Федоровичу, пятидесятилетнему хромому бывшему офицеру, отмотавшему по лагерям три срока. Тот жил в бараке, у двери обычно лежал верный друг Федоровича, тоже хромой, кобель Воруй-Нога. Федорович, хватанувший одеколона, все более заводясь, читал стихи. Алешкин и Воруй-Нога слушали.
У Федоровича в Москве была дочь, замужем за полковником. Как он говорил о ней, как плакал! Уже потом, после смерти Федоровича, Алешкин нашел ее в Москве, стал рассказывать об отце… Она только пожала плечами.
У него уже был диплом Тамбовского пединститута и он учился на заочном сценарном во ВГИКе.
Кинодраматурга, впрочем, из Алешкина не получилось. Вписаться в московскую киношную тусовку непросто. Его киносценарии и заявки отвергались. Он писал новые – и снова отказы. И вдруг – удача! Алешкин написал по повести украинского писателя В. Кучмия заявку на спортивный фильм. Киностудия «Мосфильм» проявила интерес, нашелся и режиссер. На встречу с ним Алешкин шел с трепетом. Никогда живых режиссеров не видел. Лишь слышал об их жутком характере. Знакомая по ВГИКу рассказывала, как она после каждой встречи с режиссером «гремела» в больницу с нервным истощением – 11 раз!
Характер у режиссера действительно был жуткий, но кое-как поладили. Впрочем, когда сели за сценарий в киношном доме творчества в Матвеевском, скорую помощь пришлось вызывать. Режиссера свалил инфаркт. Так ничем все и кончилось.
Алешкин толкнулся еще пару раз в двери киностудий и понял: нет, не его это дело! Деликатесная черная икра киноискусства ему не светила. Впереди ждал черный, зачастую горький хлеб русского писателя.
Вторая книга, выстраданная в сибирском общежитии, была уже по-настоящему хорошей прозой.
Как известно, писатели рождаются в провинции, а умирают в Москве. Но – «Москва слезам не верит», «Москва бьет с носка» и т. д. Без прописки в Москве на работу не брали, без работы не прописывали.
Они сидели с Таней весной 1979 в крошечной комнатушке подмосковного женского общежития и не знали, что же им делать дальше.
Таня была тоже из Масловки, московская заводская лимита.
И вдруг ее как озарило! Она взяла свой и Петин паспорт, положила их рядом на подоконнике. Раскрыла свой, разогнула скрепки и вынула листочки с ее общежитской пропиской. Потом таким же образом вставила листочки в его паспорт, согнула скрепки.
Как ни странно, в московской конторе, куда Алешкин пришел наниматься плотником, подлога никто не заметил.
И только Таня, меняя вечером паспортные листки, ахнула: паспорт у Алешкина был харьковский, украинский, а он толще российского – номера страничек не совпадали! Бог помог! – подумала она.
В этой крохотной