получилось, что Эдмон закончил работу до назначенного срока. Милле заметил это, подошёл к нему и, выяснив, что работа завершена, отпустил юношу в парк на свежий воздух, напомнив, что тот должен прийти ровно через час для беседы.
Эдмон вышел на улицу и пошёл в глубь парка. Гуляя здесь вчера впервые, он увидел скамейку в самом углу под забором. Там никто не будет его видеть и никто не потревожит его мысли. Ему сейчас вообще ничего не хотелось, кроме смерти, на которую он не имел права во имя родителей, а особенно отца, которого он снова обрёл. Он сейчас чувствовал, что ни на что не имеет права, даже на смерть, которая забрала у него Джулию. Забрала вместе с его радостью, счастьем и будущим. Всё так опостыло в последнее время. Ничего не хотелось: ни жить, ни учиться, ни рисовать. Он бы сейчас запросто прыгнул с высокой скалы или бросился под экипаж… под тот самый, который сбил девушку. Душа Эдмона превратилась в ледяной айсберг, покрытый снегом, она замёрзла и оцепенела. Разрываясь между необходимостью жить ради родителей и желанием быть рядом на небесах или в аду с той, кого любил, Эдмон начинал впадать в депрессию, вызывавшую неудержные слёзы, беспокойство и ненависть к самому себе. Он сел на скамейку в самый угол за живой изгородью из вечнозелёного кустарника, который полностью скрывал его от всеобщих глаз колледжа, и заплакал, закрыв ладонями лицо. Ему так трудно было удерживать слёзы в присутствии посторонних. Все считали его сильным человеком, он и был сильным, но не сейчас. Из-за боли. Но не физической, которую можно вылечить, а той раны души, к которой нельзя коснуться, к которой нельзя приложить целебное лекарство. Возможно, рана и заживёт, но шрам останется навеки. Что бы сейчас ему ни говорили и что бы с ним ни делали – ему было безразлично. Он сможет выслушать любые слова в свой адрес и не произнёсет ни звука, даже если его станут жестоко истязать.
Сквозь пальцы рук выступали капельки слёз и падали на траву. Он даже не видел, что кто-то стоял за оградой и наблюдал за ним, не решаясь заговорить. Это была та самая девушка, за которой наблюдал Милле из окна аудитории. Она уже убрала сад и вернулась за корзиной с листьями, чтобы выбросить содержимое в мусорку за зданием колледжа. Увидев молодого человека, закрывшего ладонями лицо, она долго не могла понять, что с ним происходит. Лишь только когда заметила блеснувшую на его пальцах слезу, ей всё стало понятно.
«Какими злыми бывают подчас некоторые ученики, когда критикуют чужую работу! – подумала она, ошибочно предполагая, что причиною слёз этого человека была жестокая критика его работы некоторыми старшими учениками. – Разве можно доводить человека до такого состояния! А хуже всего то, что многие из критикующих ещё толком сами ничего не умеют делать, только умело оскорблять других научились… Как же сделать так, чтобы он перестал расстраиваться по пустякам? – размышляла далее девушка. – Я его совсем не знаю, да и заговорить первой с ним как-то неприлично: он, судя по одежде, из богатой семьи, а я… я всего лишь здесь работаю…»
Она подняла свою корзинку и тихонько стала