екают следующие следствия: Голова у человека чтоб шишки собирать, а двери – источник повышенной опасности для личного состава.
В пятнадцатом тамбуре у нас две двери. Одна, видимо, для входа, а вторая, следовательно, для выхода. Но, поскольку, приказом командования сей вопрос оставлен на усмотрение личного состава, а личному составу абсолютно наплевать куда входить куда выходить, а сами двери находятся друг от друга на дистанции метра полтора, обе открываясь прямо на шкафут…
В общем бывают иногда преинтересные случаи.
Прозвище у него было Палкин. Родом он был из Башкирии, а, соответственно, умным был как… как башкир, одним словом. А еще он был матросом. Торпедистом. Который при распределении перепутал сибирский город Читу и четырехтрубный торпедный аппарат. А потому попал к нам. По какому поводу в Чите, видимо, был объявлен праздник.
Очень счастливым человеком был Палкин. Таким счастливым может быть только непроходимый дурак, на которого все уже давным-давно махнули рукой и сказали: «Черт с ним, лишь бы под ногами не мешался». Потому и единственным, зато лучшим, другом был у него торпедный аппарат. Тот самый, четырехтрубный.
Торпедных аппаратов у нас два, но левый находится в заведовании у командира отделения торпедистов, поэтому вся нерастраченная любовь матроса Палкина доставалась правому, который от такого проявления чувств разрывался между служебным долгом и желанием застрелиться из всех четырех труб сразу. Второе, кстати, было практически невыполнимо. Ибо матрос Палкин, ежедневно производя осмотр и проворачивание оружия, то ронял за борт детали без которых гениальное изобретение советских ученых-торпедистов превращалось в нечто подобное пушке Оренбургской крепости, куда Александр Сергеевич определил служить Петрушу Гринева, то, воображая себя героем Советского Союза Маринеску, стрелял вхолостую, как Тузик грелку, в клочья разрывая резиновые щитки с нарисованными на них пятиконечными звездами. Его командир отделения – худой, длинный и вечно печальный Дима Анохин – хватался за голову и, не выходя из флегмы, благодарил Палкину маму, за то, что она произвела на свет такого великолепного сына. В выражениях, от которых краснели даже бакланы.
Несколько облегчив, таким образом душу, он присаживался на барбет и глядя вдоль линии горизонта, добавлял уже совершенно нейтрально:
– Что хочешь, то и делай. Но, чтоб завтра аппарат был в строю.
Вам может показаться удивительным, но назавтра аппарат был в строю. А объяснялось это очень просто. Палкин относился к той категории мужчин, которым, по словам женщин, «проще дать, чем объяснить почему ты этого не хочешь». Он приходил в ПЭЖ и начинал канючить. Он канючил и канючил. Как холодный и надоедливый осенний дождь, стучащий по спине, заливающий за шиворот и вообще создающий дискомфорт.
Рано или поздно, сначала поздно, но потом все быстрее, старший смены не выдерживал и говорил:
– Да сделайте ему, что просит.
И ему делали. На, Палкин. Отвяжись, только. И святое правило «дуракам везет» в очередной раз получало практическое подтверждение.
И вот, однажды, этот самый Палкин, оставив в покое любимый торпедный аппарат, направлялся в кубрик. Неизвестно, вообразил он себя великим Брюсом Ли, или просто спешил, но открыв дверь тамбура, он не вошел, как делают все нормальные люди, а впрыгнул. Или, точнее, попытался влететь. Не то оттолкнулся он слишком сильно, не то и вправду крылья у него выросли, но, то место где у нормального человека находятся мозги, не позволяющие, кстати, совершать идиотские поступки типа впрыгивания в двери, со всего размаху соприкоснулось с верхним краем двери.
Все, видевшие это, внутренне содрогнулись. Еще бы. Японцам-то, о ладонь кирпичи ломающим, такое не под силу. Башкой, да об дверь. Да со всего размаху. Куда там косоглазым.
Военная служба, она вообще делает человека циничным. Даже излишне. Поэтому никто Палкину сочувствовать не рвался. Несмотря на потоки крови, льющиеся их раны. Все только пожали плечами: «Палкин. Чего от него еще ожидать».
«Шаман», прибежавший, вероятно, на стук, сказал обязательное в таких случаях «были б мозги – точно б вылетели» и увел «раненого» в медпункт. Лечить.
И целую неделю после этого «героический» матрос Палкин гордо носил на плечах забинтованную голову, вызывая у окружающих приступы нездорового интереса к своей персоне.
Но все имеет свой конец. Ровно через неделю «шаман» размотал бинты и, звонко щелкнув пациента по затылку, торжественно объявил:
– Иди, гуляй. Здоров. – Он, наивный, думал, что дело этим кончится. Ха! Как бы не так!
Ровно через неделю, в том же, стратегически важном, пятнадцатом тамбуре, тем же многострадальным местом, об ту же металлическую дверь…
Если «шаман» и был удивлен, тем, что Палкин вернулся так скоро, то свое удивление он, весьма умело скрыл, щедро плеснув в стакан «успокоительного». Для себя. Ибо Палкину, по словам «шамана», с отличием окончившего первое медицинское училище города Новосибирска, могла помочь только полная и немедленная пересадка мозга.
А общее собрание лиц, отслуживших более двух