сцены в Петрограде. В петербургском обокраденном небе, клочках и дорожках его между нависами безрадостных фаб-ричных крыш – пробилось солнце. Солнечный будет день! Гул голосов. = И даже тёплый. Платки с женских голов приоткинуты, руки без варежек, никто не жмётся, не горбится, свободно крутятся в хвосту, человек сорок, у мелочной лавки с одной двёркой, одним оконцем. А из двёрки вытаскивается кто уже купил. А несут и один, и другой – по две, по три буханки ржаного хлеба, большие, круглые, умешанные, упеченные, с мучным подсыпом по донцу, – ах, много уносят! Много уносят – так мало остаётся! И не втиснешься туда, так глазами через плечи иль со стороны через окно: – Белого много, бабы, да кому он к ляду. А ржаной кончается! Не, не достанется нам. – Бают, ржаную муку совсем запретили, выпекать боле не будут. Будет хлеба по фунту на рыло. – Куда ж мука? – Да царица немцам гонит, им жрать нечего. Загудели пуще бабы, злые голоса. Старик рассудительный, с пустым мешком под мышкой: – Да и лошадёв кормить не стало. Овса в Питер не пропускають. А лошади, ежели ёе на хлебе держать, так двадцать фунтов в день, меньше никак. А из двёрки – баба. И руками развела на пороге: нету, мол. Сразу трое туда полезли очередных, да не вопрёшься. Закричала остроголосая: – Так что мы? зря стояли? Платок сбился, а руки свободные. Глаза ищут: чего бы? чем бы? = Льда кусок, отколотый, глыбкой на краю мостовой. Примёрз? Да нет, берётся. Схватила и, по-бабьи через голову меча, руками обеими – швырь!! = И стекольце только – брызь! Звон. на кусочки! = Заревел приказчик, как бугай, изнутри, через осколки, а по нему откуда-тось – второю глыбкой! Попало, не попало – а всё закрутилось! суета! Суются в двери туда, сколько влезти не может. Общий рёв и стук. А из битого окна – кидают чего попало, прямо на улицу, нам ничего не нужно: булки белые! свечи! головки сырные красные! рыбу копчёную! синьку! щётки! мыло бельевое!.. И – наземь это всё, на убитый снег, под ноги. Возбуждённый гул. = Валят рабочие размашистой гурьбой по бурому рабочему проспекту. К гурьбе ещё гурьба из переулка. Много баб, те посердитей. Валит толпа уже в сотен несколько, сама не зная, ничего не решено, мимо одноэтажного заводского цеха. Оттуда посматривают, через стёкла, через форточки. Им тогда: – Эй, снарядный! Бросай работу! Присоединяйсь. Хлеба!! Остановились вдоль, уговаривают: – Бросай, снарядный! Пока хвосты – какая работа? Хле-ба! Чего-то снарядный не хочет, даже от окон отходит. – Ах вы, суки несознательные! Да у вас своя лавка,
