слушали внимательно, не перебивали. Когда я засыпал, свет у них горел и, наверное, долго горел в ту ночь. А утром отец пошел со мной в школу – в полной форме, со всеми регалиями, готовый к классному часу на воспитательную тему. Он говорил о дружбе, о взаимовыручке…
Меня оставили в покое. И это было еще хуже, потому что со мной не разговаривали, меня сторонились. Мной просто-напросто брезговали. Все! Люба Кокшарова иногда смотрела на меня удивленно и, похоже, понимающе, но в ее глазах появилось еще одно – жалость. Почему? Я тогда этого не понимал…
Ивкин теперь колол булавкой Ложкина. Седому, полуслепому мальчику-альбиносу все так же мазали парту чернилами. Девчонок дергали за косички. Учителям подкладывали кнопки на стул. Класс жил своей жизнью. Без меня.
Однажды на перемене ко мне подошел Коля Юрьев – здоровый и на удивление тихий двоечник.
– Хочешь, пойдем сегодня ко мне домой? – спросил он.
Я так отвык от нормального общения, что даже не спросил зачем – кивнул.
Колькина мать сразу усадила нас за стол, накормила удивительно вкусными пирожками с картошкой. Потом Колька повел меня в свою комнату. Я ахнул. На стене висела лосиная морда с огромными рогами, в углу стояла двустволка, сохла на полу палатка, какие-то похожие на сапоги валялись ботинки, бинокль, гильзы на подоконнике.
– Это все твое? Колька, неужели это все твое!?
– Мы с батей охотники, – солидно ответил Колька. – Да это что! Батя сказал, что лодку надувную четырехместную купит, если в седьмой перейду. – Он помолчал. – Я тут с физичкой переговорил, она обещала трояк вывести за год. Геометрия… фиг с ней. А вот если еще по литературе пара будет – накрылась лодка. А завтра последний урок. Давай позанимаемся, а? Летом на охоту поедем – слово даю!
До половины одиннадцатого вечера Колька кружил по половицам, старательно зазубривая:
Белая береза под моим окном
Принакрылась снегом, точно серебром.
На пушистых ветках…
На этом месте он обычно спотыкался, и я снова и снова гонял его по комнате. Стоило ему запнуться, я заставлял его начинать все с начала, хотя видел, что он совсем отупел, что он ничего уже не соображает и не видит ничего, кроме мельтешащих половиц под ногами. Я тоже ничего не видел – я, я один сидел с ружьем в руках посредине надувной четырехместной лодки…
Учительница литературы очень удивилась, когда Колька поднял руку – такое было впервые.
– Юрьев?
Он вышел к доске, сказал «с пафосом», как я вчера его учил: «Сергей Есенин. Белая береза».
Потом уставился в пол и замолчал. Я видел, как он склоняет голову то вправо, то влево, пытаясь заставить кружиться половицы и силясь хоть что-нибудь вспомнить.
– Что ж ты, Коля? Такое короткое стихотворение. Достаточно прочитать его внимательно, представить себе зиму, и оно стихотворение – понимаешь, само – осталось бы в твоей памяти. Садись!
По тригонометрии у него тоже вышла двойка. Физичка не сдержала своего слова, и Кольку Юрьева