возрождения XIX в., были важнейшим и незаменимым инструментом сохранения общеславянских и национальных народных традиций этих стран. Упомянутой проблеме посвящена значительная литература, к которой и может обратиться читатель[68]. Значение же московского книгопечатания для украинских и белорусских земель в первой половине XVII в. достаточно очевидно.
Хотя выше кратко и упоминалось политическое значение многочисленных вседневных литургических текстов, существование ряда служб «на потребу» именно государственных учреждений, но значение книгопечатания для жизни государства было много шире. Недаром новая династия Романовых, пришедшая к власти в сложнейшее время в разоренной и неспокойной Руси, вынужденная задабривать поддержавшие ее силы и идти на компромисс с бывшими противниками, тем не менее одним из первых своих дел избрала восстановление книгопечатания. Еще до венчания Михаила Романова на царство, 5 января 1613 г., «начато быть боговдохновенное и трудолюбное дело новая штанба – сии речь печатных книг дело», – писал в своем так называемом Нижегородском памятнике мастер-печатник Н.Ф. Фофанов. Царь «для печатного дела» «дом превелик устроити повеле» и, несмотря на пустую казну «делателей», «преизобилно своими царскими уроки навсегда удовляя»[69].
Именно при Михаиле Романове окончательно складывается структура московского печатного издания, каждый экземпляр которого, независимо от содержания книги, включает специально написанное послесловие (а позднее – и предисловие), которое является почти государственным документом, построенным по законам дипломатики и рассчитанным на каждого читателя «любого чина и звания». Вот как говорится об адресате, на которого рассчитаны все эти сотни тысяч сопровождающих издания текстов: «…всякому роду, возрасту и сану: царем и князем, начальникам и начальствуемым, воином и простым, богатым и убогим, инокам и мирским, мужем и женам, юным и престаревшим, безчисленно всем». Именно поэтому царь и повелевает: «Типографским художеством, печатным тиснением издати ю (книгу. – И.П.) во общую пользу».
В каждом экземпляре московского издания послесловие прежде всего славило царя, создавая идеальный образ самодержавного правителя «Богом избранной» страны и ее столицы – града Москвы, «третьего Рима» христианской цивилизации.
Впервые в истории России эти тексты не только были написаны для массового читателя, но действительно стали государственной публицистикой. Высокий панегирический стиль, граничащий, с одной стороны, с литургикой, а с другой – с гиперболическими образами народного эпоса, создавался талантливыми, традиционно анонимными авторами, которые в XVII в. несомненно были сотрудниками Печатного двора. Для восхваления царствующего государя использовались самые различные доводы и ассоциации – от угроз «казнением» до умиления милосердием владыки земного и одновременно заместителя Владыки Небесного, единственного, кто может реально обеспечить всем читающим защиту земную