и Нед, и все. Вместе их почему-то оказалось все-таки двенадцать. Но, может быть, это не настолько важно.
Некоторые деревья были голые, облетевшие, дрожащие последними скрученными листьями. Другие – мощные, подпирающие толстыми ветками темные раскидистые кроны. Третьи щетинились голубоватыми иголками, с четвертых облезала завитками красноватая кора. Все их Эппл видела как минимум в школьных фильмах, а кое-какие и живьем в поселке. Но здесь они росли вместе, переплетаясь ветками и корнями, и это был Лес. Лес, который гораздо лучше знает, что делать с людьми, чем люди – как договариваться с ним, Лесом.
– Не устала? – спросил Нед.
Эппл, не глядя, помотала головой. Расправила плечи под лямками рюкзака.
Мужчины шли. Дождевика не снял пока никто, но многие посбрасывали капюшоны, ритмично темнея рубчатыми пирамидками одинаковых шапок. Шапки все равно не спасают. Кого-нибудь одного – она точно не спасет. Хоть бы не папу, прикусила губу Эппл. И не Неда.
– Еще немного, и будет привал, – сказал он. Ободряюще, как маленькой.
Она посмотрела на него быстро, украдкой. Капюшон Неда распластался по плечам, а из-под шапки тут и там вырывались наружу, словно языки пламени, блестящие влажные волосы.
Эппл вскрикнула. Чуть слышно, прикрыв рот ладонью.
Он улыбнулся. Не понял.
– Какая, к черту, наука, – сказал худощавый нервный мужчина. – Какие, к черту, исследования.
– Какие уж есть, – отозвался другой, грустный, темноглазый.
Эппл слушала. В поселке об этом давно уже не говорили – а здесь, в Лесу, оказывается, до сих пор. Впрочем, о чем еще здесь можно было говорить.
Они сидели на примятой траве плотным кружком. Огонь спиртовки под котелком горел беззвучными бледно-синеватыми лепестками, неуютный, совсем не похожий на костер. Не может же быть костра в Лесу.
– Перестаньте, никаких нет, – махнул рукой худощавый. – Мы тупо совершаем одни и те же движения, в которые не вкладываем ни малейшего смысла. Если он и есть, то его вложили за нас. И знаете, как это называется?..
– Не совсем так, – возразил Нед. – Все-таки за эти годы удалось вывести закономерность, что уже немало. Закономерность, благодаря которой мы, как ни крути, спасаем людей.
– Люди все равно умирают.
– Да, но в разы меньше, чем… до. Раньше.
Эппл не хотела смотреть на папу. И все-таки глянула, и залипла, не смогла отвести взгляда. Папа сидел прямой и странно безмятежный, будто не слышал, будто его и не было здесь. Он единственный почему-то до сих не снял дождевика и даже не откинул капюшона. На полиэтилене, сквозь который смутно просвечивала шапка, горел белый солнечный блик.
– Есть такое слово – ритуал, – все больше раздражаясь, говорил худощавый. – Магический, мистический, религиозный, какой хотите. Ритуал жертвоприношения, которое у нас почему-то принимают, да и то, возможно, нам только кажется. Ритуал – и ничего больше. Никаких исследований, никакой науки, никаких подвижек вперед. Ни-че-го!
– Можно относиться по-разному… – начал темноглазый.
– От