и переменами, которые принесло с собой время, до тех пор пока дымчатая серость тяжелых туч не проникла к ним, заполнив комнату темнотой.
Грохот грома, шум дождя, который барабанил по крыше, скатывался с нее и шлепался оземь, заставили умолкнуть все слова. Во внезапных вспышках молний они успевали взглянуть друг на друга лишь на долю секунды.
Тонко очерченные губы Георгины. Энергичные, своевольные очертания его подбородка. Прохлада жилистой шеи Рахарио и впадинки вдоль ключиц, видные в вырезе его рубашки. Непокорные вихры волос, остриженных короче, чем когда-то. Намек на ямочку на щеке Георгины, когда она по-особенному улыбалась. Рот Рахарио, казавшийся таким мягким на фоне тяжелой линии его челюсти.
Детали, становившиеся видимыми лишь на мгновение, пока оба вновь не превращались в тени, которые незаметно тянулись друг к другу, привлеченные близостью, теплом другого.
Синий свет ворвался так ярко, что озарил комнату до последнего уголка и больно ослепил глаза; не успел он погаснуть, как грянул гром, так что земля содрогнулась, павильон тряхнуло, и он чуть не завалился в сторону моря. Распоясавшийся демон, лениво удаляющийся в реве и грохоте.
Рука Рахарио легла на ее плечи.
– Не бойся. Ничего страшного.
– Да, – прошептала она, не столько испуганная, сколько удивленная: – Ничего страшного.
Тяжесть его руки уменьшилась, будто он хотел ее убрать; но, чуть помедлив, обнял ее еще крепче. Голова Георгины упала ему на грудь, и, окутанная его ароматом – корицы и кож, моря и водорослей, – успокоенная стуком его сердца, она сомкнула веки.
Лишь впоследствии они узнали, что молния ударила совсем близко: в новую башню Сент-Андруса, уже во второй раз.
Дурной знак в глазах здешних китайцев и малайцев, усиливший и без того не умолкавшие слухи, что церковь эта проклята и что ее преследуют злые духи. И хотя здание церкви с повреждениями в стенах и в стропилах держалось стойко, удар молнии в этот день решил судьбу Сент-Андруса.
Последние клочья туч носились над тихим чернильным морем и оставляли за собой слюдяной мерцающий след из небесных светил. С новым размахом накатил на Бич-роуд прилив и запенил его, когда над садом лежала сытая, утоленная тишина. Лишь там и тут возникал в ночи дрожащий стрекот цикад, изредка квакала лягушка, и где-то шлепались с крон деревьев последние капли. Теплым и ласковым, прямо-таки бальзамическим был воздух.
Ночь как обетование. Ночь, которая была слишком хороша для того, чтобы спать.
Уже распустив волосы и босиком, но еще в наряде для ужина, Георгина вышла в этот поздний час на веранду. В темном закутке меж колонн она пила эту ночь большими глотками и упивалась мыслями о Рахарио.
Приближались шаги, праздные, но все же целеустремленные, и Георгина повернула голову. На фоне слабого освещения нижнего этажа обозначилась фигура Пола Бигелоу. Он подошел к балюстраде, поставил на нее бокал и закурил сигару. Пока Георгина раздумывала, должна ли она выдать свое присутствие, как он сам, сощурившись, посмотрел