гибель физического тела, душа никогда не вернется в него из тонкого мира; кома же может окончиться воссоединением души и тела.
Душа обладает памятью. Правда, чтобы вытащить ее запечатления, приходится проделать ряд специальных манипуляций. Я восстановил практически все, что со мной происходило, когда я пребывал в коме.
…Итак, я лечу по длинному-длинному темному коридору. Он горизонтален – и мой полет кажется бесконечным. Темнота без какого-либо присутствия света и ощущение движения, и это все ощущения на первом этапе.
Затем, кажется, вечность спустя, в конце коридора забрезжил сначала даже не свет, а как бы предвкушение света. Я понял, что лечу не просто так, а во вполне определенном направлении, туда, где, по-видимому, бесконечный коридор заканчивается.
«И бесконечность имеет конец», – подумал я.
Мало-помалу свет в конце коридора набирал силу, становился ярче, и я по этим признакам понимал, что в скором времени мой полет прекратится.
И вот уже долгожданное отверстие, сквозь которое в коридор лился свет. Кажется, оно совсем невелико. Я успеваю ужаснуться: как же преодолею эту дыру? Я же достаточно велик, а в нее может пролезть разве что мышь… Между тем скорость моего полета предельна, дыра стремительно приближается, я успеваю испугаться перед столкновением, понимаю, что меня сейчас просто-напросто расплющит, но… вылетаю из темноты в свет, как какая-то стремительная ракета.
В тонком мире неактуальны пропорции мира физического.
Итак, я оказался в некоем месте, о котором не могу сказать ничего. Память о нем осталась у меня на уровне чувственных ощущений (и из этого можно сделать вывод, что чувства – функция души): я ощутил там огромное счастье (фактически блаженство), спокойствие, свет, тепло. Это было сродни уверенности, что больше ничего уже не надо, что теперь удовлетворены все желания, чаяния, стремления. Душа, казалось, пела и исходила радостью.
«Дома! – с ликованием звучало во мне. – Дома! Какое счастье, я дома!»
Я не знаю, сколько времени пробыл в состоянии такого ликования, я бы даже сказал – ликующего оцепенения. Постепенно, однако, эйфория моя сменилась рефлексией. Я стал думать о том, что мне здесь замечательно, но при этом я никогда не смогу помочь людям, оставшимся там, в физическом мире. И не только людям, но и животным, и растениям, и самому миру, который, конечно же, постоянно нуждается в помощи.
Мысли эти оказались для меня мучительны. Впустив их в себя, я лишился своей безмятежности; в мире света и покоя я начал испытывать тревогу и неудовлетворенность; данное место перестало восприниматься мною как земля обетованная и средоточие безмятежности. Я затосковал – и взмолился сам не знаю к кому: «Здесь хорошо. Это лучшее место, какое можно себе представить. Вернее, такое даже не представить. Сюда все стремятся, я уверен в этом. Но я хочу назад».
В ответ я услышал или почувствовал вопрос, обращенный ко мне: «Ты разочарован?»
«Нет, – ответил я. – Мне было бы хорошо здесь, если бы я не знал, что нужен там».
«Кому ты нужен