А то что ж такое, молодая еще, всего-то пятый десяток, и уже вон как растолстела. Все потому, что, наверное, без Бога в сердце живет, ест что попало, ни в чем себе не отказывает. Не то что я. Мне вот уже шестьдесят пятый пошел, а до сих пор свои девичьи пояски надеть могу».
Опомнившись от размышлений, она взглянула на Женю. Внук по-прежнему сидел спокойно. Елизавета Петровна вздохнула и теперь уже осознанно позволила себе немного расслабиться. Похоже, поход в парикмахерскую, начавшийся так скверно, все-таки должен был закончиться нормально. А она-то, грешным делом, уже подумывала увести внука отсюда и дождаться, когда выздоровеет Света, которая всегда стригла Женю.
«Что же, поделом мне, маловерке. Разве не известно: все, что ни делает Господь – все к лучшему? Усомнилась я, заколебалась, и вот получила новое свидетельство Его правоты. Как знать, быть может, если бы помнила я про это, то и Женечке не пришлось бы так плакать».
Елизавета Петровна перекрестилась, сильно прижимая кончики пальцев к телу, и склонила голову. Раскаяние должно быть зримым. Так ее учили мать и бабка. Что там у тебя в душе – одно дело, а Господь судит по поступкам. Виноват – накажи себя.
«Вот придем домой, и я обязательно покаюсь перед образами, – решила Елизавета Петровна. – А там и понятно станет, как дальше с собой быть, искупить грех маловерия. Кстати, заодно и внучку можно будет объяснить, что к чему. Пусть приучается потихоньку, узнает, где истинный свет».
Она ощутила прилив сил, подняла голову и увидела, что парикмахерша заканчивает работу, состригает с головы внука последние, только ей видимые, волоски, которые не хотели лежать как надо. Женя сидел, закрыв глаза.
Елизавета Петровна оглядела мальчика и нашла, что Света никогда не стригла его так хорошо. Так, может, и вовсе теперь к этой вот – как ее, кстати, звать-то? – ходить?
Парикмахерша повернулась к Елизавете Петровне, поймала ее взгляд, улыбнулась и сказала:
– Все, готов ваш рыцарь.
Женина бабушка достала кошелек, отсчитала привычную сумму с приятным ощущением, что отдает деньги не зазря, а за хорошо сделанное дело. Она попрощалась, пошла к выходу и у двери глянула на себя в зеркало. Оттуда на нее посмотрела стройная женщина, которой трудно было дать шестьдесят с лишним лет. Кожа на лице не обвисла и не покрылась паутиной морщин. Те немногие, что были, на звание глубоких никак не тянули. Глаза глядели бодро.
Если бы еще волосы не седели, так и вовсе можно было бы сойти за пятидесятилетнюю. Но Елизавета Петровна считала, что нечего тень на плетень наводить и лукавить, закрашивая седину. Да и не так уж она была заметна среди ее светлых волос.
По пути домой Женя молчал. Он не откликнулся даже на предложение зайти в «Детский мир». Шел, не пытаясь вынуть ладошку из бабушкиной руки, хотя всегда предпочитал ходить пусть и рядом, но свободным.
«Я сам!» – говорил мальчик, делая исключение только для перехода через дорогу.
Несколько раз Елизавета Петровна ловила взгляд внука. Однажды Женя даже замедлил шаг, повернулся к ней и тут же снова