барышня, – подмигнув мне, ободряюще сказала толстая кухарка-немка, увидев сконфуженное выражение моего лица. – Фрау Ульрика была в восторге от твоей игры! Это ее рояль. Когда мы жили в Берлине, она все еще неплохо играла, но теперь совсем забросила музицирование.
– Она слышала, как я играла? – только и спросила я, проклиная свою тупость.
– Было бы странно, если бы не слышала, – фыркнула Минни. – Она же не глухая, как и я, и господин барон.
– Я просто убиралась в гостиной и не могла удержаться, – пробормотала я. – Думаешь, фрау Ульрика не будет на меня сердиться?
– Ну что ты! – засмеялась Минни так, что складки на ее подбородке заходили ходуном. – Теперь она заставит тебя играть на рояле каждый вечер и совсем тебя замучает. Она обожает музыку!
Я с признательностью посмотрела на нее. Как-никак, толстая добрая Минни всегда помогала мне и сейчас даже пыталась утешить.
– Я все-таки вернусь и гостиную и закончу уборку, – вздохнув, сказала я, немного успокаиваясь.
Я вернулась в гостиную, и вскоре, на фоне звуков перекладываемых во время обеда приборов, доносившихся до моего слуха из столовой через открытую в гостиной дверь, услышала спокойный голос барона, который, в ходе беседы за столом, внезапно спросил у матери:
– Эту девочку, которая недавно играла на рояле, вы выписали из Германии, мама? Еще одна из ваших родственниц из Померании?
Ответом ему был дребезжащий смех старой баронессы.
– Раскрой глаза, дорогой! Эта та самая замарашка, которую ты прислал мне из барака смертников. Я и сама не ожидала, что плутовка окажется такой хорошенькой. Ее немецкий просто великолепен, ты не находишь? Намного лучше, чем у многих из твоих нынешних друзей. Кроме того, она прекрасно играет на рояле! Я чуть не прослезилась сегодня, услышав в ее исполнении бессмертного Бетховена. Ее зовут Элизой. Она тебе понравилась?
– Она русская?! – с каким-то суеверным ужасом, просквозившем в его голосе, спросил барон.
Звякнула упавшая, судя по звуку, на пол вилка, затем установилась тишина. Я с горечью пожелала барону получить удар, но этого, к сожалению, не случилось. Через некоторое время в столовой снова послышался его спокойный, уверенный голос, когда баронессе удалось втянуть его в рассуждения о преимуществах хорошего образования.
Взгляд, который мне пришлось вынести при неминуемой встрече с ним, когда он покидал столовую, был красноречивее всяких слов. В нем светилось леденящее душу презрение и, как ни странно, затаенная боль.
– Фройляйн любит играть в игры? – высокомерно полюбопытствовал барон, на секунду задержавшись, проходя мимо меня.
– Я не сказала вам ни слова неправды, – не поднимая головы, сказала я.
– Почему тогда вы не смотрите мне в лицо, когда разговариваете со мной? – надменно спросил он.
– Соблюдаю субординацию, господин барон, – буркнула я, тем не менее, поднимая голову, чтобы посмотреть