башмак, и сверху донесся спокойный голос Вотши:
– Не дергайся – шею сломаю. – И далее с издевкой: – Твоя понимай, чо моя тебе говорить?!
Однако даже оказавшись в совершенно, казалось бы, безвыходном положении, оборванец не потерял самоуверенности. Не пытаясь вывернуться, он тем не менее с прежней развязностью пробурчал, отплевывая попавшую в рот пыль:
– Не дави!.. Шея – мое слабое место!
Вотша чуть скосил глаза, второй мальчишка притих и, сидя на земле рядом с корзиной Верозы, качался из стороны в сторону, баюкая поврежденную руку. Бежать, как ни странно, он не пытался.
– Ну, и долго ты собираешься на мне топтаться?! – поинтересовался оборванец и чуть пошевелил головой, словно бы проверяя, не ослабил ли его противник нажим. Вотша неожиданно убрал ногу и отступил на шаг, держа обоих воришек в поле зрения.
Конопатый оборванец сел, потер шею и чуть сморщил нос, затем взглянул снизу вверх на Вотшу и неожиданно улыбнулся:
– А шустрый ты парень. И где тебя так драться научили?!
«Если б ты знал, где меня учили драться, никогда бы со мной не связался», – с неожиданной тоской подумал Вотша, а вслух все тем же спокойным тоном проговорил:
– Чтобы с вами справиться, большой науки не надо.
Улыбка сползла с физиономии конопатого, и он, не сводя темных прищурившихся глаз с Вотши, проговорил, цедя слова через губу:
– Слышь, Цедра, нас оскорбляют.
Маленький чумазый воришка, которому было не больше пяти-шести лет, поднял на Вотшу небесно-голубые глаза и тоненьким, писклявым голоском пожаловался:
– Ты мне руку сломал…
– Больше не будешь тянуть свои лапы куда не надо, – не глядя на малыша, ответил Вотша.
– Все, Цедра, – снова подал ленивый голос конопатый, – теперь воровать не сможешь, а за так тебя кормить никто не станет… Сдохнешь… Как пить дать, сдохнешь!
Цедра опустил взгляд на свою руку и снова принялся раскачиваться из стороны в сторону.
– Ну, почему сдохнет? – в голосе Вотши просквозило едва заметное презрение. – Пойдет по подворьям стай, где-нибудь да накормят увечного.
Цедра снова вскинул глаза, в которых быстро наворачивались слезы:
– Ну, ты и в самом деле дикарь. – В тоненьком голоске чумазого воришки вдруг зазвенела нескрываемая ненависть. – Сломал человеку руку и ни капли жалости! А мне теперь с голоду подыхать?!!
Вотша широко ухмыльнулся:
– Ну, во-первых, не человеку, а вонючему извержонку…
– А сам-то кто?! Сам-то кто?! – привскочил на месте Цедра, однако Вотша продолжал, не отвечая на его восклицание:
– Во вторых, вонючему извержонку, потянувшему руку к чужой вещи, то есть извержонку-вору. А ворам, пойманным на месте преступления, согласно кодексу вольного города Ласта, отрубают кисть вороватой руки и ставят клеймо на правую щеку. – Тут он внимательно посмотрел на притихшего Цедру и задумчиво протянул: – А может быть,