леке летит над землею всадник, казалось, конь не достает до земли, так и несется по воздуху. Сердце мое сжалось от предчувствия: случилось что-то.
Заметили всадника и на лугу, побросали косы, побежали к нему навстречу. Еще не доскакав до людей, кричит издали всадник: «Война! Война!» На мгновение замерло все, казалось, даже птицы умолкли. Тишина повисла над лугом. И вдруг голос женский звонкий: «Господи, беда! Война!» И полетел над землей протяжный крик. Молчали, потупившись, мужики, выли бабы, кричали дети. Солнце померкло в тот день для нас.
И по сей день я отчетливо вижу всех, кто был тогда на этом лугу. Этот день грубой кровавой чертой разделил нас на живых и мертвых. Последний раз все были вместе: жены с мужьями, дети с отцами, матери с сыновьями.
На утро деревня уже провожала своих первых воинов. За ночь посерели у людей лица, почернели глаза. Ушел из жизни смех, и померкло веселье. На долгих четыре года поселилось в деревне горе, загуляла по избам смерть.
Я часто думаю: «кто мы? Дети войны или работники тыла?»
Конечно, мы были дети, но детьми мы были только по возрасту. Во всем же остальном мы были, несомненно, работники. Работники в полном смысле этого слова.
Осенью сорок второго года я пошла в первый класс. Конец августа стоял удивительно теплый и сухой, на редкость для нашего Зауралья. С вечера я собрала свои немудреные принадлежности. Да и что было собственно собирать? Несколько пожелтевших газет, на которых мне предстояло написать свои первые буквы, старый потрепанный букварь, что достался мне от старших братьев и сестер, чернильное перо, все это поместилось в старую холщовую сумку. Но для меня это было настоящее богатство, у многих детей не было и этого.
С вечера мама подала мне домотканое холщовое платье (сама ночами она соткала холст и сшила его), дала две картофельные лепешки, перекрестила и сказала: «Это тебе на завтра в школу. Иди, Лия, учись». Утром никто меня не провожал, не одевал и не говорил напутственных слов: отец с матерью, старшие братья и сестра уже были на работе. Шла страда, убирали хлеб – это было куда важнее. Поэтому меня нисколько не смутило и не расстроило то, что в этот день я совершенно одна иду в школу. Все казалось мне в этот день удивительным: солнце светило по – особенному, воздух на улице был свежим и бодрящим, даже собаки на улице, казалось, дружественно и празднично виляли мне хвостом.
На улице встретил нас первый мой учитель Стрекаловских Петр Семенович, поздравил, обнял каждого, тепло, улыбнулся. Первый урок пролетел незаметно, да и все последующие тоже. В конце занятий учитель объявил: «Вы все сегодня очень хорошо потрудились, но на сегодня наша работа еще не окончена. Прошу вас, пойдемте со мной». В конце коридора мы увидели большой сколоченный из досок стол, на нем было насыпано зерно. Учитель объяснил нам, что мы должны помочь взрослым, нужно отбирать зерно от сорняков. И мы по одному зернышку перебирали зерно, складывали его в кучки, а учитель сгребал его в мешки. Каждый день после уроков ученики начальных классов собирались в коридоре и до темноты перебирали зерно. Это была наша помощь фронту, нашим братьям и отцам. И ничего, что замерзали руки и не слушались пальцы, что к концу дня начинала кружиться голова от постоянного напряжения: нужно было при свете керосиновой лампы вглядываться в кучку зерна, чтобы не пропустить сорняки. Каждый из нас жил только одной мыслью: «Все для фронта, все для победы!»
Весной, когда взошли всходы, после уроков мы вместе с учителем шли на поле пропалывать пшеницу, вырывать сорняки. Поля были просто огромнейшими, нам, таким маленьким, они казались необъятными. Очень скоро начинала болеть спина, кружилась голова от недоедания и работы в наклон. Комары и мошки лезли в рот, в нос, в уши, кусали нестерпимо. Особенно трудно было рвать осот, потому что он был очень колючий, корень у него огромный, уходит глубоко в землю. Хорошо, если у кого-нибудь были варежки или хотя бы тряпка, но часто вырывать осот приходилось голыми руками. Чтобы хоть как-то скрасить это трудное дело, мы придумали соревнование: кто вырвет осот с самым длинным корнем. Тут уж каждый старался не ударить в грязь лицом.
Вечером мы возвращались домой уставшие, грязные, изъеденные комарами и мошками, руки болели нестерпимо от усталости и впившихся колючек. А завтра нужно было снова идти с утра на уроки, после уроков в поле.
Сейчас это кажется непостижимым, как мы выдерживали. Никто не плакал, никто не старался увильнуть от работы. Это было даже стыдно, невозможно: отказаться от работы.
Вспоминаю свой первый сенокос. Это было после первого класса, мне только исполнилось восемь лет. До этого времени я тоже бывала на сенокосе, но только в качестве развлечения, вместе с отцом и матерью. Сейчас же пришлось участвовать в сенокосе как работнице.
Наших мальчиков, Борю Кожина, Каргаполова Толю и других, посадили на волокуши возить сено. Волокуши изготавливались так: срубали небольшое деревце, привязывали к лошади, лошадь деревце волокла по земле, на него клали сено мальчики постарше. Мы же, совсем маленькие девчонки, подскребали за ними сено. Вот такая у нас была детская бригада: работники в ней были от семи – восьми до двенадцати лет.
Руководила нами одна женщина