каких мучениях она появилась на свет, его по большому счету не интересовало. За одним исключением: все же ему хотелось узнать, кто был тем человеком, который совратил и стал первым любовником Шавхелишвили. И всегда он одинаково гасил свое любопытство: «Пусть это будет четырехсотлетний самурай».
...Шавхелишвили одарил Йошиоки долгим, полным сомнения взглядом. Ничто не выдавало в этом толстяке фехтовальщика, последователя Пути меча. Даже его раскосые глаза, которые смотрели на мир словно по отдельности. В нем отсутствовали какие-то первичные, что ли, признаки фехтовальщика. Он стоял, чуть опустив голову, собрав на лбу морщины. Это признаки мыслителя, но не воина; и еще он часто моргал. Быть может, он был наслышан, много читал про Кендо, и в отдельных случаях, беря на вооружение свои японские глаза, мог сойти за фехтовальщика. Во всяком случае, он мог поддержать разговор даже в кругу посвященных в это древнее искусство. Но никто из этого круга не примет и не признает в нем ронина. Никто. По тем же «первичным» признакам, которые выдавали в нем скорее слабоволие.
– Ты слышал про Мусаси?
– Конечно. Кто же не знает Мусаси…
– Не все, кто находится здесь. – Шавхелишвили в первую очередь скосил глаза на Монро, потом посмотрел на Гвидо Терона. Тот если бы и захотел вмешаться в разговор, то сделал бы это на русском языке. Полковник продолжил тоном человека, чье самолюбие было задето. Он действительно встал на защиту «четырехсотлетнего ронина». – Ты знаешь, а может быть, ты понял методы Мусаси?
– Да, я изучал приемы традиционных школ и практиковался в базовых атаках. Нам говорили: «Нужно помнить, что боевой прием может начинаться с гораздо большего расстояния, чем это кажется возможным на первый взгляд».
– Интересно. А дальше?
И тут лоб полукровки разгладился; он буквально преобразился на глазах.
– Человек, повидавший смерть на конце меча, обладает повышенным пониманием боя. – И снова как будто ушел в себя. Более чем будничным голосом поинтересовался: – У тебя найдется деревянный меч? Мы могли бы...
Куртка кимоно, называемая кендоги, штаны-юбка хакама, а также пояса юбки – тарэ, пришлись полукровке впору, это уже не говоря о нагруднике, шлеме и рукавицах. Это была очень удобная одежда, сшитая из ткани, выкрашенной традиционным японским способом с помощью индиго. Цвет очень стойкий и немаркий.
Йошиоки разделся до трусов и в первую очередь надел на голое тело кендоги, а потом – хакаму с традиционными пятью складками спереди и двумя сзади. Каждая складка символизировала доброжелательность, честь и справедливость, вежливость и этикет, мудрость, искренность, преданность, благочестие. Дальше японец облачился в тарэ – защитный пояс, и в конце скрыл лицо за маской фехтовальщика, которая состояла из решетки и двух частей, защищающих подбородок, голову и шею сверху и по бокам. Он глубоким кивком оценил качество рукавиц, которые были набиты не химволокном, но настоящим оленьим пухом; а внутренняя