ребенка». Тогда мы еще не знали, что пройдет время и однажды в супермаркете нам откроется: ребенок, возможно, не самое лучшее изобретение человечества, поскольку хлеба мы так и не купим, – а все из-за орущего сопливого свертка.
Я будто перенеслась в другое измерение, из незаметной офисной труженицы превратившись в величавую будущую мать. Теперь мне предстояло присматриваться к детским коляскам, которыми я никогда не интересовалась; обращать внимание на младенцев и чужие животы, которых прежде не замечала; покупать журналы и пособия, которые некогда открыто высмеивала. Отныне я была не такой, как все. Я была Беременной – с большой буквы «Б», – рассчитывающей на всеобщее обожание, восхитительной в своем ожидании и принимающей – благосклонно – знаки внимания в виде мгновенно освобождаемого места в общественном транспорте.
Во всяком случае, такое будущее рисовали мне плодовитые подруги, основываясь на собственном опыте. И, возможно, так бы все и было, если бы мне не пришлось провести первый триместр (целиком и полностью) дома, причем в тошнотворной близости к унитазу.
– Здесь сказано, что утренняя тошнота обычно проходит после трех месяцев… – подбадривает меня Будущий Отец, изучая раздел о токсикозе в одном из недавно приобретенных пособий по материнству. – Но ведь ты уже перешагнула этот срок, разве нет? По идее, сейчас ты должна «расцвести»!
Я поднимаю склоненную над унитазом голову с таким достоинством, какое только могу изобразить, и испепеляю мужа взглядом в стиле неистового Макинроя (если вы, конечно, помните такого теннисиста).
– Прости… что… у меня… не как… у всех! – с трудом артикулирую я и возобновляю знакомство с днищем унитаза.
– И то верно, никто не живет по книгам! – весело подхватывает он, откладывает пособие в сторону и заботливо поправляет мне волосы.
Кажется, наступает передышка. Я забываю про заготовленные ругательства и тянусь за имбирным печеньем. Будем надеяться, что эта книжка врет только про двенадцать недель токсикоза, усмехаюсь я и набиваю свой «цветущий» рот якобы успокаивающим продуктом.
В восемнадцать недель нас с мужем навещает акушерка.
Долго и нудно извиняясь за свои вечно холодные руки (разве синдром Рейно, сопровождающийся похолоданием и онемением кистей рук, не должен автоматически исключить для нее карьеру акушерки?), она щедро смазывает мой упругий живот такой же холодной и противной субстанцией, по ощущениям напоминающей лягушачью икру. Желе стекает с моего живота прямо на диван, где я лежу выброшенной на берег рыбиной.
Я с трудом подавляю желание стереть с себя эту гадость и терпеливо жду.
Она проворно скользит стетоскопом по моему телу и вдруг замирает.
Из электронного допплера вырывается оглушительно громкий, ритмичный стук, и мы с Будущим Отцом изумленно вслушиваемся во внутриутробное сердцебиение собственного ребенка.
Через минуту-другую акушерка нарушает наше изумленное молчание.
– Ага, – произносит она и улыбается. – Сердцебиение ровное,