один из этюдов Бетховена, ожидая с большим нетерпением прибытия в Академию, где, по его подсчётам, должны уже были собраться остальные студенты Коаскиерса – арвеартского происхождения. Томас, под звуки флейты, испытал прилив меланхолии, окрашенный ярче обычного образами Вероны, а Эамон украдкой принялся за последнюю булочку и то и дело позёвывал, так как совсем не выспался.
– Простите, а чей это Парусник? – решилась спросить Верона. – Одного из Великих Создателей?
Джон распустил ей волосы, спрятал куда-то гребень, а затем предложил с улыбкой:
– Малышка, забудь о Создателях! Давай лучше выпьем чего-нибудь!
Получив от неё согласие, он вытащил меч из ножен и, отложив его в сторону, первым уселся на палубу. Верона, усевшись рядом, проследила – с немым восхищением, как неизвестно откуда возникает ведёрко – серебряное, со льдом и бутылкой – откупоренной, и два высоких бокала, заметно люминесцирующих. Затем появилось блюдце с тремя шоколадными трюфелями.
– Вот, – сказал Джон, – те самые. Клубничный, имбирный, кокосовый. Это – твои любимые.
Перестав любоваться бокалами, Верона, робким движением, взяла его руку – правую, осторожно её погладила – ладонь его с длинными пальцами, прижалась к ним с поцелуем и прошептала:
– Простите меня. Мне было страшно до этого. А теперь это всё – как раньше. Или почти как раньше. Теперь я могу любить вас и не стыдиться этого…
Джон обратился к шампанскому:
– Выпьем, – сказал он, – за будущее!
– За вас, – сказала Верона. – За вас и за настоящее.
– За нас и твоих родителей!
Вино – сухое – бесценное – показалось ей обжигающим. Джон протянул ей трюфель. Вложив ему в рот половинку – от своей, перед этим откушенной, она внезапно подумала: «А вдруг это вправду – „Матрица“? Вдруг этого нет в действительности? Этого нет в реальности… в моей реальной реальности…» – на что он ответил сразу:
– Малышка, реальностей много, и они постоянно меняются, но они-то и формируют существующую действительность.
– В которой вы меня любите?
Он сжал её пальцы в ладони и произнёс с улыбкой:
– И в которой мы будем счастливы.
– Джон, – прошептала Верона, – а как вас зовут в действительности? Может быть, вы назовёте себя? Ведь вы говорили маме…
Он прервал её мягким жестом и ответил:
– Нет, моя милая. Я мог бы, конечно, представиться, но мне будет гораздо приятнее, если ты сама догадаешься. Даю тебе ровно сутки. Действуй любыми методами. Помощь не возбраняется.
– Да?! – рассмеялась Верона. – Не Румпенштилькин, случаем?! Это имя бы вас украсило!
Румпенштилькин расхохотался:
– Rumpelstilzchen, meine Liebe Fräulein! Кто-то, я помню, отказывался заниматься со мной немецким! И вот! Полюбуйтесь, пожалуйста! Уж не знаю насчёт Дривара, но Рильке тебя убил бы за такое произношение!
– Немецкий мне не даётся!
– Займёмся им при возможности.