в моей комнате.
Лээст вытер ей слезы, погладил длинные волосы и сказал: «Хорошо. Понятно. Это не обсуждается. У меня к тебе просьба, малышка моя…»
– Да? – прошептала Верона – в тот момент понимая главное – и влюблённость её в Трартесверна, и привязанность к Джону – глубокая, – теряют своё значение – попросту нивелируются – перед чувством к отцу – всеобъемлющим, по силе – буквально немыслимым, теперь уже просто зашкаливающим за все допустимые степени.
– Нарисуй мне, пожалуйста, что-нибудь.
– Экдор Эртебран, конечно… Я же сама обещала вам… Вы только скажите, что именно…
– Картину из детства, Kiddy. Просто воспоминание. То, что тебе дороже. Что-нибудь самое главное.
* * *
Расставшись с Лээстом в холле, Верона, всё ещё всхлипывающая, невыносимо страдающая от этой необходимости – притворяться, что всё по-прежнему, что экдор Эртебран – не отец её, быстро направилась в комнату, чтобы взяться за рисование, а сам он, поднявшись в «проректорский», покурил для успокоения и попытался настроиться на работу с документацией. Так прошло минут сорок примерно. К Вероне за это время успел наведаться Марвенсен – с поручением от Маклохлана – передать ей, что он «приглашает её полетать немного на „Ястребе“».
– Во сколько? – спросила Верона, вспоминая, как Джош за завтраком то и дело смотрел в её сторону – с выражением бурной радости.
– В полдень, – ответил Виргарт. – То есть это будет занятие.
– Хорошо, – согласилась Верона. – Тогда иди передай ему – пусть сегодня выводит двухмачтовик.
– А это что за красавец? – спросил любопытный Марвенсен, успев разглядеть фотографию.
– Мой жених, – пояснила Верона. – Но сейчас ты отсюда выйдешь и сразу забудешь, что видел его…
Лээст, часам к одиннадцати, разобрался с бутылкой виски, читая письмо «Блэкуотеру» – последнее из полученных, и когда его виски закончился, направился в общежитие – гонимый собственной совестью. Когда он дошёл до «третьей», сердце его колотилось, на лбу проступила испарина, а ноги едва не подкашивались.
– Господи, что я делаю?! – прошептал он, дрожа от волнения.
Простояв перед дверью с минуту, он, совершенно отчаявшись, отступил до пустой гостиной, сел на один из диванчиков, обхватил ладонями голову и сидел так, пока не услышал голоса и шаги первокурсников. Тогда он резко поднялся, снова направился к «третьей» и постучался решительно. Верона в эти секунды уже надевала куртку, готовясь к полёту с астрологом. Лээст вошёл – с улыбкой, и мягко спросил: «Собираешься?» – пытаясь придать ситуации хоть какой-то оттенок обыденности. Тут его взгляд невольно устремился к большой фотографии. Глаза его помрачнели. В них резко сгустилась ненависть – инстинктивная – неконтролируемая. Он шагнул к стеллажу – к той полке, где стояли дары –