ассвете в окошко бабки Поветихи постучали. Стук был совсем негромкий, но чутко спавшая знахарка тут же подняла голову. Дед Сучок мирно похрапывал на лавке в углу, кошка свернулась у него в ногах.
– Померещилось что ли? – бабка хотела, было, лечь снова, но, посмотрев на едва серевшее окошко, раздумала.
– Хватит зоревать, скоро коров доить. Старая стала, пока-то со своей Пеструхой, да с Поляниной Зорькой управлюсь! Оглянуться не успеешь, а уж в стадо выгонять надо.
Бабка сунула ноги в короткие валенцы, с которыми она по старости не расставалась и в летнюю пору. И тут снова раздался осторожный стук в окно.
– А и впрямь стучит кто-то. Неужто Светана рожать надумала? Нет, не похоже, что это ее мужик за повитухой пришел. Он у нее горячий, сейчас бы уже пол-избы разворотил, не то, чтобы в окошко скрестись.
Поветиха, кряхтя и охая, прошаркала к двери, разминая ноги.
– Ну, кого это в такую рань принесло?
– Это мы, бабушка, – Поляна и Яся.
– Ох-ти! Неужто вернулись?
Бабка кинулась, было, отпирать засов, да остановилась. Раньше в деревне про запоры-то никто и не знал, не от кого было двери запирать. Но в последнее время столько всего приключилось, что люди стали собственной тени бояться. А уж дом открыть чужаку – это и вовсе невиданное дело.
– Бабушка, ну отвори же!
– Голос, вроде, Ясин, – старуха прильнула глазом к щелке в двери, – но поостеречься не мешает. А ну-ка кто прикинулся, чтобы старую обмануть, из избы выманить? Сколько раз уже на волосок от смерти была. И все этот Чужак, все напасти от него.
В неверном утреннем свете бабка все же рассмотрела две женские фигуры. Но за ними стояли еще и две мужские! Поветиха в изнеможении опустилась на пол у порога, обливаясь холодным потом.
«Все, настал мой час! Не зря Чужак грозился ноги повыдергать, если я не перестану людям помогать. А как не помогать-то, коли в том нужда есть? Не Чужак же у Светаны роды принимать будет!» Бабка скосила глаза на мужа: не защитит ли? Нет, Сучок даже не проснулся, да и какой из него защитник – старый совсем уже.
А за дверью настойчиво упрашивали:
– Бабулечка, чего же ты боишься? Разве не видишь, мы это: я и мама.
– Она, верно, нас остерегается.
Голос-то знакомый! Неужто Славень?
Поветиха, превозмогая слабость в ногах, встала и вновь прильнула к щелке. Черный капюшон скрывал половину лица мужчины, но вот он откинул его назад.
– Славень! – Поветиха глазам своим не верила. Руки сами собой потянулись к засову.
– Ахти, гость наш дорогой! Где ж тебя, горемычного, десять лет носило? Почто жену с дочкой-то оставил, на одиночество обрек?
– Тише, тише, бабулечка, – Славень шагнул через порог и стиснул старуху в объятия, – не то всю деревню разбудишь. А мне пока на люди показываться не стоит. Да и Поляне с Ясей осмотреться надо. Вот разве что Зариму прятать не будем, – Славень указал на черноокую красавицу, робко поглядывающую на Поветиху из-под покрывала.
– А про меня опять забыли! – пробурчал домовой Шустрик, запамятовав, что он невидим для посторонних. – Хоть бы здешнему домовому представили, а то он на меня горшок со щами опрокинет – пропадет продукт.
Шустрик принюхался к витающему в избе запаху вчерашних щей, и в животе у него заурчало. Поветиха, выбравшись из объятий кузнеца, стрельнула глазом на застывшего рядом с Ясей незнакомого парня.
– А это еще кто?
– А это – муж мой, бабушка! – Яся счастливо улыбнулась. – Зовут Атеем.
– Больше никого не привели? – старуха пошарила глазами по двору, на мгновение забыв о гостеприимстве.
– Не привели, бабушка, это – все! – засмеялась Поляна, обнимая старуху.
– Как это – все! – возмущенно засопел Шустрик. – Я что, пустое место?
…Поляна обняла корову за шею и нежно погладила ее по теплому носу.
– Зоренька, красавица моя! Соскучилась по хозяйке?
Зорька покосилась на нее лиловым глазом, шумно вдохнула знакомый запах и привычным движением подставила шею: чеши! Это была любимая ласка коровы и одновременно знак ее полного доверия.
Поляна почесала Зорьке шею, подкинула в ясли сена и принялась доить. Какое блаженство – снова услышать звуки молочных струй! Сытные вздохи жующей жвачку коровы, щебет воробьев под стрехой, дальний зов пастушьего рожка: все такие родные звуки легкой дрожью отдавались в сердце женщины. Ни о чем другом не хотелось думать. Поляна всеми силами старалась заглушить тревожный гул колокола, которым встретила их Самозвонная роща. Березы мирно шелестели на ветру, а колокол стонал: «Беда! Беда!» Этот стон слышали все: Славень и Атей, Яся и Зарима. Даже домовой Шустрик.
В сердце Поляны колокольный звон отдавался тревогой и страхом. Она сразу вспомнила рассказы старой цыганки Зельфы о том, как пробуждается в березовой роще невидимый колокол, предупреждая