за бугор взглянуть: может, кто из интеллигенции так же, как он, заблудился и волком воет.
Взглянул: а там, под охраной саблезубых тигров брели, воя, с Запада к границам Востока, сухопутные колонны вооружённых до зубов демократических динозавров: тиранозавров, аллозавров, мегалозавров, брантозавров… которые несли на кончиках своих смертоносных клыков и когтей, а также на ядерных ракетах и бомбах либеральные ценности. Кругом одни эти чёртовые бесконечные колонны динозавров, динозавров, двигающихся всё на Восток, на Восток. Пастырь на колокольне уж яро в колокол бил, созывая народы.
Саблезубые тигры, схватив Циникуса, обнюхали и узнали его; отпуская, напутствовали: «Ты уж смотри там, Циникус, друг наш ситцевый, у себя на родине, не подведи. Но мы надеемся, ты нас хорошо понял».
Вернулся назад Циникус, рассуждая о западных динозаврах: «Жаль мне вас, попали вы ребятки. И не в силах моих вам чем-то помочь. Наши вам могут как бы вначале отдаться, а потом навтыкают, как пить дать навтыкают или даже забьют. Как это получится, я не знаю, но это получится. И китайцам, если полезут, в конце-то концов тоже так навтыкают, что мало не покажется».
Циникус шёл во мраке наугад. Вдруг перед ним огненный куст расцвёл.
– Апокалипсис наступает, – сказал он.
Протянул он озябшие руки погреть на апокалиптическом огоньке; зарычал куст оскаленной пастью.
Волчьей ягодой оказался этот куст и оборотнем. Циникус схватил с земли какую-то округлённую загремевшую деревяшку и замахнулся её. Напуганный куст побежал. Циникус за ним.
Впереди появилось освещённое фонарём небольшое здание. Ударился о входную дверь куст и на искры рассыпался. На двери была аккуратная табличка: МОРГ.
– Ой-ля-ля, – сказал запыхавшийся Циникус, – хоть и в морг, да пришёл.
Толкнул дверь – открылась. Вошёл.
Мрачно внутри морга: куда ни взглянешь, чернота отливала мушиным, тёмно-зеленым блеском, и казалось мерцали повсюду фосфорические глаза покойников. Пахло тленом и формалином.
Морг, конечно, не самое весёлое место на свете. А с непривычки, ночью – жуть.
Покрылся Циникус синей пупырчатой шкурой гуся. И подумал он, укушенный мухой, что здесь должно быть полно живой русской души.
– Русский народ, живая душа, а-уу, – крикнул тоскливо он, – отзовись! – И эхо долго бродило по моргу и с бесконечной печалью заглядывало в самые укромные уголки – в столы, шкафчики и даже гробы, и там призывно звучало: – А-уу, а-уу, а-уу, а-уу, а-уу…
А в ответ ни ему, ни эху – мышь не пискнула. Тишина стояла кладбищенская.
Порылся Циникус в карманах, нашёл зажигалку. Щёлкнул – синеватое пламя осветило стену и розетку. Нажал розетку – залился холодным светом длинный коридор с голубыми керамическими стенами.
Повеселело на душе у Циникуса и ободрёно закричал:
– Народ, живая душа, ты где от меня прячешься?
И опять – даже мышь не пискнула. Всё