ему рукой и стала пробираться внутрь. Двери зашипели, захлопнулись, поезд загудел и стал набирать скорость. Он смотрел на исчезающие в темном туннеле огни и понимал, что это все. Больше ничего не будет. Он никогда ей не позвонит и не будет ждать ее звонков. Их просто не будет. Ну и хорошо. Надо жить дальше, мир такой большой, он не замкнут на ее словах и взглядах. Это раньше все остальное было расплывчато и неважно. А теперь будет важно!
Он взъерошил слипшиеся от дождя волосы и пошел к лестнице перехода на другую линию.
А она ехала в гудящем вагоне, прислонив висок к стеклу двери, смотрела на мелькающие за окном лампы, связки кабелей и плакала. Она тоже поняла, что никогда больше не увидит его. Она почувствовала, что осталась одна, что ее маленькая власть кончилась, что он не будет больше ждать ее звонков, не будет волноваться, если она будет опаздывать на свидания. Ах, да… какие теперь свидания.
Она вытерла слезы и стала пробираться к выходу. Это была не ее станция. Но она знала, что если позвонить по номеру на визитке, вложенной в записную книжку, то через десять минут к этой станции подъедет темно-синяя машина, в которой будет тихо, сухо и тепло.
Жареная картошка
– Ты ведь знаешь, с какой гадостью мне приходилось иметь дело? Едкая, ядовитая, канцерогенная. Поэтому я любил работать по вечерам, когда в лаборатории никого не оставалось. Так было спокойнее и безопаснее: у тяги никто не толкался, никто не лез с расспросами, никто не звонил и не звал на какие-то совещания. В один из вечеров это и случилось. Я стоял у тяги, сливал два раствора, и тут вошла Марина. Я в резиновых перчатках, в защитных очках, стараюсь сдерживать дыхание, а она подходит сзади, обнимает меня, кладет голову на плечо и говорит, чтобы я закрыл дверь на ключ.
– У тебя хоть рука не дрогнула?
– Нет! Я стиснул зубы и аккуратно поставил все колбы на место. Иначе, сам понимаешь… Ты вот рассказывал про студента, который радиоактивный фосфор у ваших весов рассыпал, а тут можно было весь корпус отравить. В общем, когда я повернулся… Дальше, рассказывать не буду, сам все знаешь.
Мы выпили, и я пошел к плите помешать шипящую на сковородке картошку. Мне нужно было переварить рассказ Андрея. Марину я помнил хорошо. В то время она уверенно разменивала свой шестой десяток, но посторонние никогда бы в это не поверили. Марина не была красавицей, но она привлекала внимание сразу, в любой компании, в любой ситуации. При ней все остальные женщины казались или тусклыми, или вульгарными. Она была чуть полновата, каштановые волосы всегда немного растрепаны, широко расставленные синие глаза смотрели изучающе, ласково и только на тебя. Потом ты замечал, что она смотрит и на других, но было ощущение, что это случайно, что скоро ее взгляд снова встретится с твоим, что она сегодня искала именно тебя, чтобы сказать важное для вас обоих.
Но это ощущение было обманчивым. Было известно, что Марина обожает своего мужа, что она никому не позволяла переступить