то! – шипит Икмор. – Мне что, мало, кому я сын и кому внук? Не хватало, чтоб мне побратимством с князем на каждом шагу в нос тыкали…
Князь, назвав тем временем ещё пятерых дружинников, подводит итог:
– Дружина, стоять здесь, ждать знака. Десятка – со мной…
– И я, – непреклонно вмешивается «дядька».
Князь-Пардус разворачивается к нему. Несколько ударов сердца сын Игоря Покорителя и сын Ольга Освободителя меряются взглядами в ночной темноте, а полтысячи дружинников вокруг них изо всех сил делают вид, что их на торговой площади нет.
– Ладно, – хмуро говорит Святослав, – одиннадцать и впрямь число какое-то неровное. За мной.
И только уже между высоких заборов Боричева взвоза, когда площадь осталась далеко за спиною, Мечеслав Дружина слышит впереди раздражённый голос князя:
– Дядька, чтоб тебя… ты меня и на Соколином престоле опекать собираешься?!
– Ты на него сядь сперва, – хмыкает в ответ седоусый «дядька».
Подъём кажется бесконечным. Пару раз на мягкий топот пошевней вяло огрызаются из-за заборов сторожевые псы. Где-то на середине пути, кажется, ведущего на самое небо, Мечеслав оборачивается и вздрагивает. Отсюда кажется, что туман покрыл не только огромную реку и причалы, но и весь киевский Подол. Гора старого Кия, сердце Матери Городов Русских, островом плывёт в море тумана, над которым там и здесь синеют взгорбки холмов, да русалочьими светлячками мерцают в молочной пучине кое-где костры на пристанях да огоньки в окнах жилых хат на Подоле.
Наверно, из мира Богов так же выглядит мир земной, покрытый облаками…
– Дружина! – шипят сверху и спереди, отрывая Мечеслава от созерцания и возвращая из пригрезившегося мира Богов в мир людей и людских дел.
Встречных на долгом пути по Боричеву взвозу не попадается – стольный город спит. Больше всего тревожат вятича последние сажени перед воротами. Стоит сейчас часовым на надвратной башне поглядеть вниз – а не поглядят, так цена им от вешней белки ухо, – конец и надежде отворить Подольские ворота по-тихому, да и их дюжине, когда проморгавшиеся дозорные схватятся за луки.
У самых ворот светло – над ними, под двускатным навесом, убранным резными «полотенцами», висит на ремнях глиняный каганец, освещая в основном резное изображение княжеского Сокола, но и вокруг разбрасывая отсветы.
Створы ворот огромные, окованные железными полосами вперекрест, словно щиты исполинов. А вот сбоку притулилась маленькая калитка.
Не успевают князь с дядькой переглянуться, как подскочивший к калитке Верещага незамысловато стучит в деревянную створу. Негромко и как-то воровато. Все замирают.
Почти сразу же с той стороны доносится полусонный голос:
– Кто идёт…
– Завид, не валяй дурня, я это! – шипит Верещага. – Отворяй живей…
– Путята это, а Завид спит, – сообщает голос не без зависти. – А ты чего быстро так нынче? Чего, укатала тебя твоя Божена, или кто там у тебя нынче – Неждана?
– Чернава! –