что зашли, – говорю я.
Дядя Леня спускает Акуку на пол, снова треплет его рыжеватую головенку.
– Аку-ка! – несется вслед гостям.
– Ребята, продолжаем сборы! – приказываю я.
…На хутор путь не простой. Поездом до Вильнюса, а дальше как получится. Может кто из друзей на машине довезет 90 километров. Может, еще на одном поезде – до станции Жеймяна, а там на лошади встретят. По разному бывает.
Вещей всегда много. На всю семью да на всё лето и осень. На полгода получается. А потом прилетят Акука, жена и дочь. Самолётом проще, меньше хлопот с Акукой. Правда, ещё не известно, как Акука перенесёт свой первый полёт. Но по-другому не получается: или вещи или Акука.
Я всегда приезжаю на хутор первый. Дом обжить-обогреть, хозяйство небольшое развернуть-наладить. Вещи зимовавшие просушить. Постирать кое-что. Мало ли дел в лесном доме и вообще на хуторе, где не был с октября минувшего года.
Как все это вспомню, так на пословицы тянет, на поговорки: «Дом невелик, да лежать не велит».
…Вот и наступило мое «завтра»
Ждем такси. И тут, конечно, звонит дядя Эдик. Он муж тети Зои, но немного ухаживает и за моей женой.
– Собрался? – беспечно спрашивает Эдуард.
– Выходим уже, а ты звонить затеял! – нервно отвечаю я.
– Ну, ты там смотри, не балуйся! – смеётся дядя Эдик.
– Сам смотри! – грубовато говорю я.
Такси ждёт под окном.
– Присядем на дорожку…
Жена и дочь проходят в мою комнату. Плотно закрываем двери.
Жена берёт на руки Акуку. Багира – наша чёрная красавица-кошка давно разлеглась в кресле. Акука вертится, крутит головой, вырывается на пол.
– Сели… – мрачно говорю я.
Молчим.
– И поехали, – объявляю я в пространство комнаты.
Обнимаю женщин, глажу Багиру, треплю головёнку Акуки.
Багажник такси забит под крышку.
До встречи через три недели!
Первый час
Вот я и в лесу.
Открыл дом, вошёл в свою комнату. Я работаю здесь с весны до поздней осени. Сел к столу перед окном. Примерился. Поёрзал на стуле. Стол в какой-то трухе. Потрогал ее, понюхал, сгрёб в ладонь и вспомнил! Осенью, перед отъездом в Москву я оставил на столе тыкву. Думал дождётся меня, перезимует в нетопленой хате.
Мыши думали по-другому. Хорошо, видно, пировали на тыкве. И долго пировали, тыква-то была не маленькая.
Смотрю в окно. Высокие сосны, в них теряются три дороги и одна тропа. Правее – две стодолы. У одной крыша рухнула ещё зимой 1981, снег тогда был большой. Красиво стояла, красиво и рухнула. Теперь стодола напоминает роскошный архитектурный шедевр.
Колодец у самого дома. Лужайка чистая, ярко зелёная. Вот-вот зацветут одуванчики. В любую секунду их тяжёлые бутоны готовы треснуть и впервые улыбнуться солнцу.
Окно у меня большое, в полстены. Сидишь возле него, а кажется – на лужайке! Бинокль всегда на столе: в дождь можно разглядывать небо и лес из комнаты.
Посидел, примерился, снова поёрзал на стуле.