чушь. Линайна мысленно заткнула себе уши поплотней; но отдельные фразы то и дело прорывались в ее сознание:
– …попробовать бы, что получится, если застопорить порыв, отложить исполнение желания…
Слова эти задели некий рычажок в ее мозгу.
– Не откладывай на завтра то, чем можешь насладиться сегодня, – с важностью произнесла она.
– Двести повторений дважды в неделю с четырнадцати до шестнадцати с половиной лет, – сухо отозвался он на это. И продолжал городить свой дикий вздор. – Я хочу познать страсть, – доходили до Линайны фразы. – Хочу испытать сильное чувство.
– Когда страстями увлекаются, устои общества шатаются, – молвила Линайна.
– Ну и пошатались бы – что за беда.
– Бернард!
Но Бернарда не унять было.
– В умственной сфере и в рабочие часы мы взрослые. А в сфере чувства и желания – младенцы.
– Господь наш Форд любил младенцев.
Словно не слыша, Бернард продолжал:
– Меня осенило на днях, что можно ведь быть взрослым во всех сферах жизни.
– Не понимаю, – твердо возразила Линайна.
– Знаю, что не понимаешь. Потому-то мы и легли сразу в постель, как младенцы, а не повременили с этим, как взрослые.
– Но было же славно, – не уступала Линайна. – Ведь славно?
– Еще бы не славно, – ответил он, но таким скорбным тоном, с такой унылостью в лице, что весь остаток торжества Линайны улетучился. «Видно, все-таки показалась я ему слишком полненькой».
– Предупреждала я тебя, – только и сказала Фанни, когда Линайна поделилась с ней своими печалями. – Это все спирт, который влили ему в кровезаменитель.
– А все равно он мне нравится, – не сдалась Линайна. – У него ужасно ласковые руки. И плечиками вздергивает до того мило. – Она вздохнула. – Жалко лишь, что он такой чуднóй.
Перед дверью директорского кабинета Бернард перевел дух, расправил плечи, зная, что за дверью его ждет неодобрение и неприязнь, и готовя себя к этому. Постучал и вошел.
– Нужна ваша подпись на пропуске, – сказал он как можно беззаботнее и положил листок Директору на стол.
Директор покосился на Бернарда кисло. Но пропуск был со штампом канцелярии Главноуправителя, и внизу размашисто чернело: Мустафа Монд. Все в полнейшем порядке. Придраться было не к чему. Директор поставил свои инициалы – две бледные приниженные буковки в ногах у жирной подписи Главноуправителя – и хотел уже вернуть листок без всяких комментариев и без напутственного дружеского «С Фордом!», но тут взгляд его наткнулся на слово «Нью-Мексико».
– Резервация в Нью-Мексико? – произнес он, и в голосе его неожиданно послышалось – и на лице, поднятом к Бернарду, изобразилось – взволнованное удивление.
В свою очередь удивленный, Бернард кивнул. Пауза.
Директор откинулся на спинку кресла, хмурясь.
– Сколько же тому лет? – проговорил он, обращаясь больше к себе самому, чем к Бернарду. – Двадцать, пожалуй. Если не все двадцать пять. Я был тогда примерно в вашем возрасте… – Он вздохнул, покачал головой.
Бернарду стало неловко