опыте. Но все-таки… ой, не к добру! Особенно если учесть, что шмыгнул-то он в возок пана советника Доминика Груховского… Тем более что в открывшемся проеме возка, когда распахнулась дверца, я все тем же боковым зрением разглядел и лисий профиль святого отца Микульского, и надменную пухлощекую физиономию пана Ярослава Качиньского…
Много я бы дал, чтобы услышать, о чем сейчас там говорят. Но что толку мечтать о несбыточном! Рядом топает княжий посланец, чтоб ему… И ведь не скажешь: ступай, мил-человек, доложи его княжьей мосьци, что я прибуду через считаные минуты. Уж что-что, а дисциплину Иеремия навел у себя хорошую, раз приказал человеку: «сопроводить», то будьте уверены, ни на шаг от меня не отойдет, доставит к самой палатке… Ну, положим, погрузить его в глубокий сон – пара пустяков… Может, даже поверит, придя в себя, что ему солнышко голову напекло… хотя это уже на грани идиотизма. Но как быть с кучей ненужных свидетелей?! Едва ли они спокойно будут смотреть на то, как пан первый советник «вырубает» княжьего слугу, а потом с невинным видом торчит у возка другого советника!
То, что против меня (а заодно и против Тадеуша) плетут заговор – это даже к гадалке не ходи… Ну что же, пан Беджиховский, пеняй на себя! Сам выбрал свою судьбу. Я тебе не благородный рыцарь Пшекшивильский-Подопригорский…
Может, поляк, появившийся на пороге гетманской горницы, в первое мгновение и был шокирован, углядев такое количество подбитых глаз, расквашенных носов и порванных рубах, но быстро взял себя в руки. Хмельницкий, внимательно смотревший на него, в душе одобрительно усмехнулся: «И впрямь, доброго посланника выбрал пан Кисель!»
С виду шляхтичу было около тридцати лет. Хотя поручиться в том никто не мог бы: в эту пору юноши, закаляясь в походах и бесконечных стычках, мужали очень рано. Пережитые испытания, лишения меняли их облик, делая черты резче и серьезнее… Довольно высокого роста, подтянутый, с тонкими, аккуратно подкрученными усиками, коротко-стриженый, он смотрел на гетмана без тени страха или угодничества, скорее даже с каким-то вызовом. В правой руке шляхтич держал свиток, скрепленный большой красной печатью, левая покоилась на оголовье рукояти той самой сабли, которую он так упорно не хотел отдавать.
– Ротмистр Станислав Квятковский, личный посланник его милости сенатора Речи Посполитой, воеводы киевского и брацлавского, ясновельможного пана Адама Киселя! – громким, уверенным голосом отчеканил поляк, сопроводив свои слова коротким, по-военному четким наклоном головы. – Направлен его милостью к сотнику чигиринскому Зиновию-Богдану… – возмущенный гул, раздавшийся за столом, который в долю мгновения усилился до негодующего ропота, ничуть его не смутил, лишь заставил повысить голос, договорив: – Хмельницкому с личным посланием! Которое обязан вручить означенному сотнику в собственные руки. – И поляк, еще раз склонив голову, поднял на уровень плеча свиток, показывая всем присутствующим.
Прокоп Шумейко, не выдержав, зарычал:
– Батьку, хоть и