губы, его движения чаруют и вдохновляют ее. Она любит этого испанца.
– Не сердитесь, милый Нильс. Сцена и успех залечат все ваши раны.
– Я буду думать о вас всю ночь, целовать вас буду во сне!
– Я тоже…
– Вот видите, видите… Это не называется дразнить? Вы безжалостная кокетка!
– Неправда, Нильс! Вы не умеете ценить моей искренности. Вас любит артистка, а не женщина. Вы мое вдохновение… Моя радость… Неужели вам этого мало? Сейчас вот я сяду в трамвай, закрою глаза и всю долгую дорогу буду видеть ваше лицо под гримом, ваши глаза, ваши жесты. Постойте! Не перебивайте. Я лягу в постель и буду обдумывать… Благоговейно, слышите ли? Благоговейно буду обдумывать мою роль. Все ли я верно поняла? Все ли я сумела передать? По-моему, нынче вкралась какая-то дисгармония. Вы что-то упустили, а может, и я. Это надо обдумать…
– Все возможно. Я голову теряю… Я могу провалить роль…
– Молчите, Нильс! Не терять должно искусство от всего, что мы переживаем, а выигрывать. Иначе мы с вами не артисты, а дилетанты. И потом вы ошибаетесь. Или я знаю вас лучше, чем вы себя знаете? Сцена ваша стихия. Вы счастливее и сильнее меня. И в своем чувстве ко мне вы тоже заблуждаетесь. Вы любите вашу жену – как женщину… А меня… замолчите!.. Я знаю… А меня – как красоту… как вдохновение… Вот почему я радостно смеюсь, когда вы говорите мне о любви. Я горжусь этим. Я счастлива. Вот и мой трам… До свидания, Нильс! До завтра…
Он смотрит ей вслед потемневшими глазами. Каким голосом она сказала сейчас это «до свидания!» Точно влюбленная, которая не дождется поцелуя. Это не игра. Так не задрожит нарочно голос. Но что же тогда? Что?
В большом и уютном номере Лоскутной гостиницы Катя сидит за остывшим самоваром. Перед ней опустевшая коробка конфет. Она пробует последние, откусывает по кусочку и смакует начинку. «Надо нынче опять купить. Только уж в другой кондитерской», – думает она, делая гримаску.
В дверь стучат, и тотчас входит Нелидов.
Она бежит навстречу.
– Не простудись, Катя. Я разденусь. Очень морозно.
– Пустяки. От кого письмо?..
– От мама́… Ты ничего не имеешь против того, чтоб дома встретить Новый год? Мама тоскует. И одной ей тяжело вести хозяйство.
– Конечно, Николенька! Поедем хоть завтра.
– А ты не соскучишься? – робко спрашивает он.
– С тобою? – вскрикивает она.
Крепко прижавшись к нему, она, как кошечка, трется о его плечо щекой. Ее опьяняет запах его одежды, запах его бороды и кожи.
– Хоть на край света с тобою, Николенька! – страстно шепчет она. И в ее влажных глазах он видит беззаветную, молодую страсть.
Разве это не то, чего искал он? Разве это не все, что нужно ему?
Вот они дома наконец, после трех месяцев мытарств по столицам.
Анна Львовна поправилась, ходит с костылем. От хозяйства не отказывается.
– Я буду помогать вам.
Старуха снисходительно треплет невестку по смуглой щеке.
– Где тебе, такой… птичке… Поживи без забот. Все придет в свое время.
Нелидов