успокоюсь, пока вы не оцените этой красоты… Именно вы должны меня понять… Взгляните на нее!.. Из-за этой статуи я прожил целый месяц в грязном Неаполе. Я, как влюбленный, каждый день бегал на свидание к ней… Я простаивал перед ней часами…
Анна Порфирьевна, закусив губы, глядела на статую.
– А ты видел Венеру Милосскую? – спросила Лиза.
– ещё бы!.. Я задыхался от сердцебиения, подымаясь по лестнице Лувра. И когда вошел в эту красную комнату и увидал на пьедестале богиню, о которой грезил годы… ты не поверишь, Лиза, слезы брызнули у меня из глаз. И мне, как в храме, хотелось упасть на колени…
Все столпились около статуи.
– Худая какая!.. Неужто вам это нравится, братец? – удивлялась Фимочка. – А лицо, как у овцы… Нос и лоб – все вытянулось в одну линию…
– Античный идеал, Фимочка…
– Уди-вля-юсь!..
Все с любопытством разглядывали украшения письменного стола; заграничные вещи из неподдельной старой бронзы; портреты писателей и драматургов в темных рамах; дубовые шкафы с книгами в сафьянных переплетах; ковры, в которых тонула нога; прибор для курения; альбомы с копиями сокровищ Ватикана, Лувра, Дрезденской галереи и Национального Неаполитанского музея и ценный альбом с копиями Бёклина[75]… Одни эти гравюры стоили больше тысячи…
– А это что такое? – удивлялся Капитон, останавливаясь перед женской причудливой головкой, с растрепанными живописно волосами и огромными, как у животного, глазами, тревожными, дикими и пустыми.
– Это Захарет…
– От Омона[76], наверно? – подмигнул Николай.
– Милый мой… Кто же вешает у себя в кабинете такие сувениры? Это талант. Неподражаемая танцовщица Захарет…
– Тан-цор-ка! Вот оно что!
– Артистка, – строго поправил Тобольцев. – А писал её портрет Франц Ленбах[77]. Это только копия… Но и за неё я отдал твое месячное жалованье… Понял?
– Как не понял? То-то богатым ты вернулся…
Анна Порфирьевна устало опустилась на диван. У неё голова кружилась от соприкосновения с этой чужой и заманчивой жизнью. Сын обещал показать ей все художественные альбомы, и она втайне лелеяла мечту проводить с ним часы в этой обстановке, отрешась от прошлого, отрешась от личного.
Обедом Тобольцев угостил родню на славу. По желанию Анны Порфирьевны было подано дареное серебро.
– Ну, Андрей, – сказала мать. – Теперь у тебя дом – полная чаша. Пора и хозяйку взять!
Глаза её – неслучайно – остановились на лице Лизы, и вся душа её дрогнула, когда она увидала, какая молния дикой страсти пробежала вдруг в глазах и чертах молодой женщины.
– Мы и то дивимся, – подхватил опьяневший Николай. – Так только женихи квартиры убирают…
– А холостые, как свиньи, в меблировке живут, – вставил Тобольцев, глядя свой стакан вина на свет.
– Да вот одно только обстоятельство, – продолжал Николай, не слушая. – Постель у тебя не двухспальная… А, может, оно у французов и всегда так?
– И у русских случается, –