Наденька. Анастасия Вербицкая

роза, которую так и хочется сорвать и упиться её ароматом, и т. д. и т. д… Вы ничего не имеете, что я кончил за вас? – хладнокровно спросил Алексеев. – Мы так сжились с вами, Максим Николаич, что, когда вы открываете рот, я наперёд угадываю, что вы скажете.

      Кавалерист опять вспыхнул и поклонился.

      – Какое трогательное единодушие! – заметила Анна Егоровна.

      «И чем только этот пошляк пленил Варю? – спрашивал себя Михаил Семёнович. – И неужели она не видит, как он глуп?»

      О, нет! Она это видела с тоской, почти с отчаянием, но свежесть и красота этого человека кружили ей голову, дразнили и влекли эту праздную, нервную и скучающую женщину. Из всех её увлечений это было самое сильное.

      Алексеев, между тем, продолжал вслух, с наслаждением затягиваясь и выпуская колечки дыма:

      – Ведь в таких «бутонах», как Наденька, собственно что хорошо, помимо их свежести? То, что душа их там, что ли… это – лист белой бумаги, нетронутый лист, на котором мужчина пишет своё слово, дурное или хорошее… по большей части, дурное… Это первая заповедь на скрижали… Впоследствии, когда весь лист к концу жизни исписан вдоль и поперёк, первое слово всё-таки помнится. И оно, собственно, даёт всему миропониманию женщины его индивидуальный, так сказать, колорит…

      – А разве лист непременно должен быть дописан? – вполголоса, не оборачиваясь, спросила Варвара Андреевна.

      Она, не сморгнув, глядела в золотистую даль, в далёкое поле, где блеяло, приближаясь, стадо, и где щёлкал поминутно кнут пастуха.

      – Обязательно. Некоторые из них так покрыты разнообразными почерками, так грязны и запутаны, что разобраться в этих иероглифах не взялись бы и учёные специалисты… А что касается любовников…