рубашка под пиджаком коробилась. Он снял пиджак, сложил аккуратно, положил рядом с собой на подоконник.
Сынок повернулся, вытащил из кармана мятую коробку дорогих папирос, закурил, спичку ловко выщелкнул в потолок, взглянул на Хана, усмехнулся и ловко запустил в него папиросами, затем спичками. Хан поймать брошенное не сумел, подобрал с пола, закурил, осторожно взял со стола раковину-пепельницу, перенес на подоконник и вновь уселся, как прежде. Сынок наблюдал за ним, стараясь понять, с кем его судьба свела и правильно ли он, многоопытный, сделал, что пошел с этим Ханом. Кто такой? Что-то не слыхал он такую кличку, не в законе парень, желторотый. Однако уверенный, да и браслетики снял профессионально. И приняли их здесь как родных, будто ждали. Нет, не подвело чутье, парнем можно прикрыться, место здесь классное. Как это он всю златоглавую вроде обшарил, а о такой малине не слыхал даже? За какие заслуги парня так принимают? Кто здесь хозяин? А вдруг Корень – легендарный пахан, о котором чуть не во всех пересылках шепотом рассказывают? Размышляя так, Сынок наблюдал за новым приятелем все с большим интересом.
Хан погасил папиросу, обхватил широкими ладонями колени и застыл. Смешно, кресла роскошные, диван, кровать, хоть поперек ложись, а человек на деревянной доске уселся и вроде удобно ему.
– Приятель, – Сынок зевнул, – ты за меня в ответе. Если я с голоду помру, люди тебе не простят.
Хан не шелохнулся, на его смуглом лице не отразилось никаких чувств, слышал ли он, нет – непонятно.
Сынок придумывал слова позаковыристее, когда Хан, продолжая смотреть перед собой, сказал:
– Мне один человек говорил: только вор на земле свободен. Все люди невольны, и господа знатные, и заводчики с миллионами, даже царь и тот неволен. Что ему скажут, то он обязан делать. Только вор свободен, – он мечтательно улыбнулся.
– И ты крючок проглотил? – Сынок рассмеялся. – Сведи меня с этим человеком.
– Он умер.
– Как он умер?
– Почти сразу, теперь он свободен. – Хан смотрел не мигая. Сынка раздражал его взгляд.
– Вор и есть человек свободный, – сказал Сынок и потянулся. – Ни отца, ни матери, закон – тайга, медведь – хозяин.
– Слабый должен покинуть стаю, – подсказал Хан, – знаю я ваше товарищество. Протяни руки – или протянешь ноги, не поворачивайся спиной, – он сплюнул, цыкнув зубом.
«А парнишка меня прощупывает, – понял Сынок. – Ох не прост мальчонка, держать надо ушки на макушке, а то без башки останешься».
– Ты прав, Хан, завязывать пора с воровской жизнью. Подамся я в комсомолию, там вольготно: хочешь – лопата, не хочешь – тачка…
Хан шевельнул смоляными бровями, улыбнулся нехотя, ответить не успел, так как дверь отворилась и в номер вошла девушка лет двадцати, фигура ладная, лицом русачка: скуластая, курносая, светлоглазая.
– Здравствуйте, господа хорошие. С новосельицем. Меня зовут Даша, – она требовательно взглянула на молодых людей.
– Сынок, крестили Николаем, отец на Ивана откликался.
– Хан.
Даша