Я и без того прозяб, инстинкт тянет меня согреться, а какой-то нелепый долг повелевает лезть в холодную воду.
Митрыч стоял по грудь в воде и мылил голову. Шеметов встрепенулся, тихонько соскользнул в купальню и исчез под водою.
– У-у-уй!!! – завопил Митрыч и шарахнулся к берегу.
Из воды вынырнуло смеющееся лицо Шеметова.
– Ну, брат, напугал ты меня! Я думал – рак!
– «Ра-ак…» Будешь ты вперед «Проклятый мир» заставлять меня петь?
Сергей крикнул:
– Ну, ребята, одевайся! Скорей! А то поздно будет!
Они оделись и пошли к Дому.
На широкой каменной террасе, заросшей диким плющом, кипел самовар. Все уж пили чай. Конкордия Сергеевна растирала деревянною ложкою горчицу в глиняной миске.
Катя выставила из-за самовара свое розовое молодое лицо и лукаво спросила:
– Какую это вы, Шеметов, песню пели на берегу?
Шеметов вздохнул:
– Это мы с Митрычем спевались. Дуэт из «Демона». Он Демона пел, а я Тамару, – томно сказал он. – А что, хорошо? Производит эстетическое впечатление?
– Прелестно! Производит…
– То-то! – проворчал Шеметов. – А вы думали, что только вы способны доставлять эстетическое наслаждение, разыгрывая своих Шопенгауэров?
Катя расхохоталась и в восторге забила в ладоши. Варвара Васильевна невинно спросила:
– А это хороший композитор – Шопенгауэр?
– Он Шопена хотел сказать! – засмеялась Катя. И все засмеялись. Шеметов презрительно оглядывал их.
– Смеются!.. Как будто композиторы бывают только в области музыки!
– А где ж они еще бывают? – спросил Вегнер.
– Где! Да хоть в философии. Среди твоих немцев есть целый ряд философов-композиторов, – например, тот же Шопенгауэр, Ницше… Платон…
– Да Платон вовсе не немец.
– Поэтому я об нем и не говорю. Вот еще – Фихте…
– Ну, ну, припомни, каких ты еще философов слышал, – засмеялся Сергей. – Вали: Гегель, Лейбниц, Шеллинг, Кант…
Шеметов сердито ответил:
– Нет, они были сухими рационалистами. В них не было этого… порыва, экстаза, что ли…
– Какой нахал! – вздохнул Вегнер.
– А каким голосом говорит свирепым, как будто хочет смертоубийство совершить? – воскликнула Варвара Васильевна.
– Я самым обыкновенным голосом говорю.
– Да, обыкновенным! – сказала Катя. – Мама, смотри, он тебе голову скусит! Налей ему поскорее чаю, умилостивь его!
– А, чтоб вас бог любил! – смеялась Конкордия Сергеевна, разливая в стаканы чай.
Все усердно ели и пили. Пришел Василий Васильевич, загорелый старик в больших сапогах и парусиновом пиджаке. Конкордия Сергеевна налила ему чай в большую, фарфоровую кружку с золотыми инициалами. Василий Васильевич стал пить, не выпуская из рук черешневого мундштука с дымящеюся папиросою. Он молча слушал разговоры, и под его седыми усами пробегала легкая, скрытая усмешка.
Таня встала.
– Ну, господа, напились? Пойдемте!
– Идем!