одиноко или полуодиноко и почему-то выставляющих на доске подъезда вымышленную фамилию – не ту, что значится в паспорте и домовой книге. По расследованию причин, вызвавших в свое время приказ, тоже усердно цитированный газетами, оказалось, что ложные имена псевдонимных дам хорошо известны в мирке шикарных сводниц, ходебщиц и богатых прожигателей жизни. Дамы откровенно признавались, что источником средств к жизни являются для них ужины в веселых мужских компаниях, к которым приглашают их, через разных посредников и посредниц, московские кутилы и, в особенности, наезжие «бразильянцы»: дельцы и жуиры из провинции. Это – уже demimonde[36], но нет улик и «состава преступления», чтобы причислить ужинающих дам к проституции. На первом показном плане здесь – веселое времяпровождение, а торговля полом так ловко тушуется за флиртом и ухарским житьем, что многие профессиональные soupeuses[37] совершенно искренно считают себя женщинами хотя шальными, безумными, порочными, но отнюдь еще не падшими и продажными. В Петербурге класс этот особенно быстро и широко развился в последние годы, когда роскошь мод, прогрессируя с каждою зимою, переделала множество слабых семей в ménages à trois[38], составляющихся из жены, мужа и богатого содержателя или богатых содержателей, платящих счета за туалеты. В числе известных soupeuses много наезжих провинциалок, причем юг оказывается наиусерднейшим поставщиком.)
– А вам бы еще чего? – засмеялась Адель. – Ишь, баловник! А сидеть с вами, кутилами безобразными, разве не труд? Из вашего брата теперь озорники пошли хуже, чем из купцов. Вон – Бажоев, черт старый, третьего дня Жозе на платье бутылку шамбертена опрокинул… Платье триста рублей стоило, а его бросить надо: хуже этих бургонских вин нет, ни за что пятно не отойдет… А получила-то я те же полтораста…
– Не врите, Адель, – уж, наверное, Бажоев заплатил…
– Да, он-то заплатил, потому что он ужасно какой благородный, а другой не заплатит, и ничего с него не возьмешь. Нас обидеть легко… Мы не хористки, не кокотки, скандала поднять не смеем, должны репутацией дорожить…
Криккель считал:
– Следовательно, вы, Эвелина, Жозя – по полтораста, да Люлю триста… семьсот пятьдесят… Уф, даже в жар бросает!..
– Может быть, Люську к концу ужина привезти?
Криккель оживился:
– Эту? Горничную-то? Которая русскую пляшет и песни поет? Привезти, непременно привезти! Панамидзе от нее без ума…
– Двести пятьдесят рублей, – сказала Адель.
Криккель инда крякнул.
– Это почему же?
– Для круглости счета. Чтобы уж ровно тысяча.
– Но за что?
– За оригинальность.
– Вы цените эту особу выше себя самой?
– Нашей сестры в Питере много, а Люська – в своем роде, единственный экземпляр.
– Полно, пожалуйста. Кого вы морочите? На Никольском рынке, – вот где прислугу нанимают, этих ваших Люсек – прямо из деревни – сколько угодно.
– Вот и поищите себе Люську на Никольском рынке, – спокойно сказала Адель, – а наша