моложе Эйлин, но мне кажется, если бы я была уродом, вряд ли мои духовные качества сколько-нибудь заинтересовали бы вас.
Каупервуд усмехнулся.
– Верно! – сказал он. – Не стану оправдываться в том, что я таков. Умно уж там или глупо, но я в жизни руководствуюсь только эгоистическими соображениями, потому что, как мне кажется, человеку, в сущности, больше и нечем руководствоваться. Может быть, я ошибаюсь, но мне сдается, что большинство из нас поступает именно так. Возможно, существуют какие-то другие интересы, которые стоят выше своих, личных, но когда человек действует на пользу себе, он тем самым, как правило, приносит пользу и другим.
– Я, кажется, согласна с этой точкой зрения, – отвечала Беренис.
– Мне хотелось бы, чтобы вы поняли хорошенько одно, Беви, – ласково улыбнувшись, продолжал Каупервуд, – это то, что я ничуть не пытаюсь ни преуменьшать, ни скрывать ни единой обиды, которую я кому-нибудь причинил. Жизнь идет, человек меняется, и огорчения при этом неизбежны. Мне просто хочется рассказать вам, как, на мой взгляд, обстоит дело, чтобы вы в самом деле поняли меня.
– Благодарю, – рассмеялась Беренис, – но вам вовсе незачем чувствовать себя так, точно вы даете свидетельские показания.
– А вот именно так я себя и чувствую сейчас. Но позвольте мне еще немножко рассказать вам об Эйлин. Это существо любящее, эмоциональное, однако в духовном отношении она никогда не была и не может быть тем, что мне нужно. Я знаю ее хорошо и понимаю ее, и я всегда буду благодарен ей за все, что она делала для меня в Филадельфии. Она не покинула меня, несмотря на ущерб, который это наносило ее репутации. Вот поэтому-то и я не покидаю ее, хоть и не могу любить так, как любил когда-то. Она носит мое имя, живет в моем доме. Она считает себя вправе владеть и тем и другим.
Он выжидательно посмотрел на Беренис.
– Вы, конечно, понимаете это? – спросил он.
– Да, да! – воскликнула Беренис. – Конечно, понимаю. И пожалуйста, не думайте, я не собираюсь доставлять ей никаких огорчений. Я пришла к вам совсем не за этим.
– Вы очень великодушны, Беви, но вы несправедливы к себе! – сказал Каупервуд. – Я хочу, чтобы вы знали, как много вы значите для моего будущего. Вы, может быть, еще не понимаете этого, но я хочу сказать вам об этом вот сейчас, здесь. Не зря я мечтал о вас, я не упускал вас из виду в течение восьми лет. Это значит, что я люблю вас и люблю крепко.
– Я знаю… – мягко ответила она, глубоко тронутая этим признанием.
– Все эти восемь лет я видел перед собой идеал, – продолжал он. – Это были вы.
Он замолчал. Ему хотелось сжать ее в объятиях, но он интуитивно чувствовал, что не должен этого делать. Помолчав, он сунул руку в карман жилета и вытащил тоненький золотой медальон величиной с серебряный доллар, открыл его и протянул ей. На внутренней стороне был маленький портрет Беренис: двенадцатилетняя девочка, тоненькая, хрупкая, высокомерная, сдержанная, серьезная – такой она осталась и теперь.
Беренис взглянула и сразу вспомнила – ведь это снимок