дня, что тогда, когда я была еще девчонкой, эта моя тяга к тебе была несерьезной, неосознанной, но сейчас, когда увидела тебя вновь, я уже так не думаю…
Я смутно помню, как мы разложили матрас, покрыли его простыней, затем Аленка взбила подушку и сказала просто, как-то совсем по-домашнему:
– Одна подушка у нас будет на двоих, но она большая и мягкая, так что ее будет достаточно.
Мы разделись и легли нагие поверх простыни. И тогда я сказал Аленке:
– Ты такая красивая. Тысячи парней и мужчин мечтают, наверное, хотя бы пальцем, словно невзначай, прикоснуться к тебе, а я лежу здесь рядом и боюсь… боюсь, что ничего не смогу, – голос мой стал глуше, – не смогу любить тебя. Прости. Прости меня, моя милая Аленка.
– Боже, что с тобой сделала эта ужасная бессердечная женщина, до чего довела? – прошептала Аленка, ласково обнимая меня. – Отвлекись от всего. Ты любил, а теперь ты ужасно страдаешь, и все же, уверена, сможешь когда-нибудь полюбить вновь. Не меня, нет. Какую-нибудь другую женщину, потом, не сейчас, через время. Для этого нужно, чтобы прошло время.
Я слушал ее и удивлялся. Откуда она, девчонка, может что-либо об этом знать? Или она интуитивно чувствует это своим женским сердцем? Но откуда у столь юной пигалицы трезвый ум и такое глубокое житейское понимание вещей.
Руки Аленки гладили мое тело, скользили по нему уверенно, словно она ласкала меня не впервые.
Я почти не помню, как это произошло. Какой-то миг – одновременно возвышенный и низменно-безумный, и мы с ней слились в одном сладостном порыве. Как сейчас помню: ее лицо внизу – словно в муке, губа закушена; потом вверху, надо мной, затем вновь внизу, лицо Аленки искажено, словно она вот-вот собирается заплакать.
– Ты – удивительный, я всегда знала об этом, – шептала она в те короткие минуты, когда мы разжимали наши объятия. – И я счастлива, что нашла, что встретила тебя. Ты был словно завороженный, но я сниму с тебя это проклятие, слышишь?! И ты это сразу почувствуешь, милый. Однажды ты спас меня, и я буду рада ответить тебе тем же – я спасу тебя. Ты имеешь право жить и любить, и я прошу тебя лишь об одном, Савва, – забудь о ней.
– Я забуду, – шептал я, жадно целуя ее горячие податливые губы. – Я за… буду, буду, – повторял я, пьянея от этих поцелуев, затем целовал ее прекрасное тело, отчего-то пахнущее шафраном, и от этого пьянел еще больше. В одно из мгновений она наклонилась надо мной, лежащим навзничь, и с хитрой улыбкой играючи наступила мне коленом на грудь.
– Ты мой поверженный герой, – прошептала она. – Но ты восстанешь, слышишь, ты вновь будешь гордым и сильным.
Приподняв голову, я поцеловал ее прекрасное округлое колено. И тотчас вдруг вспомнилось: когда-то, еще шестилетним мальчиком, когда я ходил в круглосуточный детский сад, я слушал рассказанную нам воспитательницей на ночь сказку о богатыре и Синеглазке, которая, победив его в единоборстве, тоже наступила коленом ему на грудь и занесла над его головой свой меч. Но, затем, кажется, бросила меч и поцеловала богатыря. Тогда этот эпизод, несмотря на мой весьма нежный