от князя Ю-ва, верст почитай 120 от нашей вотчины, с письмом к барину. Не успел я порядком языка почесать с девками – к барину кличут…
Вошел я в горницу – он письмо отписывает, поглядел на меня, и опять пишет, а там велел позвать посланного, пожаловал ему красненькую и отправил, а мне приказал собраться в дорогу: снарядить фургон, взять четыре своры на подбор, восемь лошадей и вместе с двумя нашими охотниками ехать в сельцо Чудовку, к князю Ю-ву и ждать самого Николая Петровича. «Смотри Никита, – говорил барин, – не ударься лицом в грязь!.. Казакины и седла возьми новые; береги собак, да гляди, чтоб люди не баловались!..»
На другой день, в пятницу, чуть на зорьку, тронулись мы с места, а в воскресенье после обедни стали на месте. Дело известное – сперва мы к князю представились. Такой ласковый старик: «Отправляйся, – говорит, – любезный и скажи моему доезжачему, чтобы псарню для твоих собак отвел рядом с собаками графа…»
А к ним, сударь, какой-то граф приехал. Отвели псарню – высаживаем мы с Егоркой из фургона собак, глядь – графский стремянный вышел, такой козырь – кафтан золотым шнуром обложен, глядит на наших собак да ухмыляется… Так меня досада, сударь, взяла! Известно, собаки наши в дороге поизмялись, шерсть навежилась. «Что, говорю, любезный, почем смешки продаешь?» А у самого так и кипит сердце на этого самого щеголя, будто он мне обиду какую произвел… Чуяло сердце недоброе… Ну, а он ничего не сказал, засмеялся и пошел в людскую.
Убрали мы собак, а меня так и подсаживает поглядеть на графских собак, так и подсаживает… Зашел я на задворки, чтобы, значит, виду не дать, что больно любопытство меня взяло, глянул в щелочку – десять смычков гончих, все чернопегие в подпалинах – одна в одну подобраны; в другой горнице (а псарня у князя, сударь, словно хоромы с выдвижным полом) две своры борзых – так, ничего собачонки, а особливо от них в уголку – в серебряных ошейниках – половой кобель и такая же сука. Я этакой красоты, как на свете живу, не видывал!.. Смотрю на них, глаз не могу оторвать, а сердце словно молоток – чуть не выскочит… а на своих-то собак мне уж и глядеть не хочется…
Так-то я, почитай, с полчаса простоял, любуясь на них…
Наутро, к полудни, и Николай Петрович подкатил на тройке лихих караковых, а на другой день и охота заказана.
Что туда господ, сударь, наехало, что собак понавели! Одних экипажей – пройти некуда; народу – словно в коренной ярмарке.
Вечером зовут меня к барину.
– Что, Никита, спрашивает, все благополучно?
– Все слава Богу, сударь, говорю…
– А видел, говорит, графских собак? Что-то больно хвалят, говорит…
– Видел, сударь, завтра сами изволите посмотреть…
– Ну что! – говорит Николай Петрович, – как думаешь?
– Половые-то, говорю, сударь, половые с ума нейдут… Да, авось, Господь милостив…
– Господь милостив, – говорит Николай Петрович, а сам, вижу, призадумался…
На другой день на зорьке