всё это, не утруждая себя приготовлением бутербродов.
– А давай ко мне в пациенты. – предложил Врач. – Хавчик хороший, три раза в день, плюс полдник.
– Что я, псих, что ли? – осведомился Художник с набитым ртом.
– Во-первых, ты действительно псих, и редкий, а во-вторых, подкормишься там. Заодно и отделение мне оформишь. В качестве трудотерапии.
– Если бы ты знал, дружище, как ты прав! – вдруг совершенно серьёзно сказал Художник и отвернулся.
– Ты что? Что-нибудь случилось?
– А-а, ладно… Скажи лучше, какого черта ты на телефонные звонки не отзываешься? Я весь вечер звонил, сначала тебе, потом Ольге. Она сказала, что ты на дежурстве. Звоню в больницу – говорят, домой поехал. Я сюда, а ты забаррикадировался. Ну, что стряслось?
– Да так, интересный случай на работе. Совсем даже забыл, что сегодня пятница, телефон отключил.
– Так я исчезну.
– Сиди уж… Всё равно, настроения нет.
– И на том спасибо. – Художник снова отвернулся.
– А с тобой что? Какие-то неприятности?
– М-м… Не знаю даже, как назвать. Чушь какая-то… Не знаю…
– Ты что? – уже всерьёз забеспокоился Врач.
– Да нет, ничего… Просто надо с мыслями собраться. – Художник раскладывал на столе дерево из целых и сломанных спичек. Дерево получалось голым и скучным…
Вновь раздался звонок. Это пришёл Музыкант. Он вошёл в кухню, сполоснул руки под краном и, делая себе сэндвич, произнёс:
– Вечер добрый, братья. У меня был жуткий, странный день…
– Да подожди ты! – перебил его Художник. – Вечно вперёд лезешь!
Музыкант удивлённо посмотрел на Врача и замолчал. Художник закрыл глаза и начал говорить…
Стало темно. Он оцепенело поглядел на потолок, но ничего не увидел. Подождал, пока глаза привыкнут к темноте и осторожно пошёл к окну. Город был тёмным, по крайней мере, та его часть, которую можно было увидеть из окна: уже второй раз за неделю отключили свет.
И снова, как в прошлый раз, дикая, первобытная темнота обрушилась на него со всей своей силой. Стало трудно дышать, в голове закружились сумбурные мысли. Он, не отрываясь, смотрел в окно, на затихшие каменные джунгли. Домов не было видно. Изломанная линия, очертившая крыши, разделяла две зоны – чёрную и тёмно-серую. Постепенно первое оцепенение прошло, и его потянуло на улицу.
Лифт не работал, и спускаться с двенадцатого этажа довелось пешком, скользя рукой по стене и предельно осторожно наступая на ступени. Наконец, он вышел на улицу. Тишина была непривычной для нового района большого города. Лишь изредка проезжали по улице автомобили, неверным светом фар освещая мостовую. Он закурил. Спичка ослепила его, в глазах осталось красное пятно. Он потёр их, прислонился спиной к подъездной двери и поглядел на соседние дома. В окнах дрожали красноватые блики – люди не хотели мириться с темнотой.
Чувство одиночества прошло, пристутствие людей опять ощущалось