которого чтила вся Русь. В сущности, этот честолюбец и клятвопреступник был очень набожен. От него остались два великолепных Изборника (1073 и 1076), на одном из которых красуется его надпись: «Не оставь, Господи, без внимания стремлений моего сердца! Но прими нас всех [то есть княжескую семью] и помилуй!» Житие Феодосия особо подчеркивает зависть Святослава к тому, что Изяслав имел в своей области столько святых мужей (вспомним в этой связи организацию побега Антония в Чернигов). Вероятно, не желая повторять ошибок брата, потерявшего расположение Антония и Никона, Святослав крепился, терпеливо снося Феодосиевы укоры и жертвуя на монастырь большие суммы. В 1073 г. он заложил в Киеве знаменитую Великую Печерскую церковь и отписал монастырю собственное село. В конце концов непреклонный игумен Печерской обители смягчился, перестал открыто бранить Святослава, разрешил поминать его имя на литургии (правда, только после Изяслава) и даже начал захаживать на княжий двор, чтобы душеполезной беседой наставить князя в братолюбии.
На примирительный дух Феодосия также могла настроить та решительность, с которой княжеская власть подавила всплески языческих волнений на окраинах Руси. Судя по тому, что эти эпизоды были включены в Повесть временных лет в виде пространных нравоучительных новелл, печерские книжники с большим одобрением отнеслись к жестким действиям Святославовой администрации по искоренению дьявольского «бесованья».
Леонтий, епископ Ростовский
С особенной силой «бесовское наущенье и действо» проявилось в Ростовской земле, где язычество крепко держалось среди местного славяно-финского населения146. В начале 70-х гг. XI в. Верхнее Поволжье поразил недород. Толпы голодных людей бродили по городам и весям в поисках пропитания. Бедствием немедленно воспользовались языческие жрецы, направившие народное недовольство в выгодное для себя русло. По всему краю прокатилась волна убийств и погромов. Нападению подвергались в первую очередь христианские центры – города, погосты и княжеские села. Беспорядки в Ростове закончились гибелью епископа Леонтия, растерзанного взвинченной жрецами толпой язычников. Под Ярославлем мутили воду какие-то два волхва, объявившие, что знают, «кто держит обилие» (задерживает урожай). Во главе голодных толп они двинулись вверх по Волге, избивая по погостам «лучших жен» – смотрительниц и ключниц княжьих и боярских дворов, которых называли также «большухи гобиньных (богатых) домов»147. Волхвы говорили про них: «Эта держит жито, а эта мед, эта рыбу, а та меха» – и, умертвив женщин, «отымали» себе их «именье». Для демонстрации своих колдовских способностей, говорит летопись, они также заставляли людей приводить к ним своих сестер, матерей, жен, над которыми проделывали некий ритуал: «в мечте» (символически) взрезали у них заплечья и вынимали оттуда «либо жито, либо рыбу»; многих затем тут же убивали. Здесь Повесть временных лет в несколько искаженном виде описывает обряд, который в первой половине XIX в. этнографы наблюдали