собачья для дела – козырный туз.
Однажды она застынет
куском обожженной глины.
И ты возмутишься формой, и станешь её ломать,
надеясь вернуть пластичность.
Но хрупкие половины
останутся непокорны.
И ты, вспоминая «мать»,
начнешь молотить осколки
и злобно плеваться грязью.
Она обольётся ливнем, обсохнет и воспарит.
Когда пропадает вера,
экс «бога» свергают наземь.
сминая его законы, и храмы, и алтари.
Поймешь ли, король шаблонов
и узких тисков Прокруста,
идею Творца различий,
вдохнувшего в глину жизнь?
Божественное исправить —
бездарнейшее искусство.
Но, может, она забудет… во благо твоей души.
И ты другой, и я давно другая
Всё – то же, всё – по кругу. День сурка.
Лишь время неизменно убегает.
Незримо изменяется река.
И ты другой, и я давно другая,
и мир не тот, и мысли подросли,
пустили корни, глыбами, не сдвинешь.
Хозяйничает в доме тихий сплин —
привычная, как воздух, половина.
Мы с ним срослись.
Бывает – убегу,
развеюсь и назад спешу с повинной,
чтоб рядом сесть на теплом берегу
и вдаль смотреть на мутные вершины,
о чём-то вспоминая.
Летний миг
подбрасывает свежие картины:
заката будоражащий кармин,
рассвет, одетый в дымку палантина.
А много ль надо страждущей душе? —
Дождя щепотку, ветра пряный привкус, —
и смысла всплеск на новом вираже.
А что до сплина… Он мне чинит примус.
Солнце будет
В голове, как в бочке, гулко.
То ли город взял в тиски
площадей и переулков,
тыча плоские мазки
лиц, авто, гнильё рекламы.
То ли старая печаль,
не истлевшая ни грамма,
притулилась у плеча
и бормочет заклинанья —
ни сбежать, ни отскрести.
Гнёт своё на первом плане
потускневшего пути,
как проклятье.
Скинуть Богу?
Говорят, он всё решит,
и растает понемногу
злая опухоль души.
Говорят, для тех, кто верит —
кто умеет верить, он
осветляет краски сферы,
очищая горизонт.
Жаль, но верить не умею.
Время – доктор. Даже крест,
обесцвеченный до мела,
иногда теряет вес.
Остальное