умею, ничему не научился. Слаб, сер и мал.
Я сделался трусом, нерешительным и сомневающемся во всем человеком, бессильным и ничтожным, слабым и нудным, не умеющим противостоять насилию, агрессии и хамству, лжи, оговорам и зависти. И не от брезгливости, но от страха за себя, а не из страха за людей и мир.
Я развил в себе самый страшный порок – страх за себя, страх перед болью, я развил в себе душевную лень, что обернулось душевной анемией, равнодушием к человеческим страданиям, безразличием и сердечной узостью. Прежде я делал все, чтобы эти страхи преодолеть, и вот я оказался под их гнетом. И почти сломался. Если не сломался, то сильно поколебался.
Затянувшееся глупое уныние и глубокое сомнение в собственных возможностях, на которые наложились корежащие тело болезни.
Кажется, это еще и кризис мужского среднего возраста. Кризис, сопровождаемый полным спокойствием. Спокойствие полного ничтожества. Отсутствие всякой полноты знаний о своем будущем и о своем настоящем. Психология щепки, настроение щепки. Нет никаких надежд. Ничто мне не помогает. Ноль. Не далось, не открылось, не потянул. За душой ничего ни в духовном, ни в материальном смысле. Пропал интерес к жизни. Пропал не то чтобы вкус к жизни, пропал кураж к жизни.
Причина тому, возможно проста, хотя и трагична. Все долгие годы, считаясь перед собой и людьми христианином, я жил по правилам и принципам, которые я вынес из дохристианской жизни, и которые, как я понимаю теперь, я не сумел, или не захотел преодолеть, стало быть не сумел или не захотел преодолеть зависимости от целей и задач, обусловленных дохристианским миром, который предлагал и предлагает, точнее, содержал и содержит в себе все необходимые значения и достижения, ориентируясь на которые я прежде строил свою жизнь.
Но я хочу продвинуться к Богу. Не знаю как. Я не слышу Бога, не вкушаю Св. Духа, не умею молиться, не умею сосредотачиваться на молитве. Порой единственное, что меня привязывало и удерживало в поле православной Церкви, – потребность ощущения и благодати Св. Духа. Эта потребность снисходила обычно в момент глубокого раскаяния и в момент исповеди и причастия.
Разумеется, никуда потребность в Святой благодати не исчезала, и со временем, и когда я только начинал учиться христианским технологиям устройства внутренней и внешней жизни, и когда христианские технологии вошли в мою жизнь и мысли, или когда уныние обуревало душу.
То есть это даже хорошо, что я переживаю глубочайшее уныние, усугубляемое сомнением в собственных силах и возможностях. Может быть только теперь я окончательно оставлю глупые притязания на самодостаточность и великие человеческие возможности. Ведь нет и не будет у человека ни того и ни другого.
Это при том, что свой долг перед людьми я выполняю по мере сил.
Если мне будут даны еще дети, я лишь низко поклонюсь и возьму, и возблагодарю, но уже сейчас я состоялся как человек, я продолжил род – у меня четверо детей; к сорока годам я сделал впечатляющую профессиональную карьеру – пройдя