к Мерцающей улице уверенным и неспешным шагом. Пара стражников попыталась остановить его, но выручил выданный значок. И самое главное, к нему вернулся голос. Была ночь, Ваймс шагал по улицам, которые, черт возьми, снова принадлежали ему, и это сразу проявилось в его манере речи. В общем, стражники сочли за благо удалиться. Ваймс не был уверен, что ему поверили, но, по крайней мере, они сделали вид, что поверили. Голос сулил им неприятности, несоразмерно большие по сравнению с их жалованьем.
Один раз ему пришлось отойти в сторону, чтобы пропустить тощую клячу, волочившую по булыжной мостовой недоброй памяти громадную четырехколесную повозку. Испуганные лица уставились на него сквозь широкие металлические прутья повозки, но уже через мгновение унылый экипаж исчез в полумраке. Ночная жатва комендантского часа.
Ваймс попал в недобрые времена. Все знали, что лорд Ветрун просто чокнутый. Один не менее безумный юноша как-то раз попытался прикончить его и непременно преуспел бы, если бы лорд в самый последний момент не шевельнулся. Стрела попала его сиятельству в руку, и люди – люди, эти безымянные горожане, которых можно встретить в любой пивной, – начали поговаривать, что стрела была отравлена и от этого разум правителя еще больше помутнел. Лорд Ветрун стал подозревать всех и вся, в любом темном углу ему мерещились коварные наемные убийцы. По слухам, каждое утро он просыпался в поту, потому что убийцы преследовали его и во сне.
Он всюду видел шпионов и заговоры, поэтому создал специальную службу по их искоренению. Но в искоренении заговоров и шпионов во все времена и повсюду есть одна главная беда: даже если поначалу никаких заговоров и шпионов нет и в помине, стоит начать их искоренять, и вот уже в заговорах и заговорщиках нет недостатка.
Хорошо хоть, Ночная Стража не имела к этому никакого отношения. Она просто брала под стражу тех, кого велели. Зато на Цепной улице работал целый специальный отдел, карающая длань его параноидального сиятельства. Официально отдел назывался Особым, но, насколько помнил Ваймс, его сотрудники обожали, когда их звали «непоминаемыми». Это они прятались в каждой тени, подслушивая разговоры; это они заглядывали в каждое окно. Ну, то есть, наверное, они. По крайней мере, если в твою дверь посреди ночи раздавался стук, это были точно они.
Ваймс остановился. Дешевая одежда промокла до нитки, в башмаках хлюпала вода, капли дождя стекали по подбородку, и он был так далеко от дома. Впрочем, в некотором предательском смысле он был как раз дома. Бо́льшую часть своего рабочего дня он проводил ночью на улице. Шагать по мокрым улицам спящего города означало для него быть живым.
Природа ночи изменилась, но природа зверя осталась прежней.
Он сунул руку в заштопанный карман и еще раз коснулся пальцами значка.
В темноте, с которой не могли бороться редкие фонари, Ваймс постучал в дверь. В одном из окон первого этажа горел свет, значит, Газон, скорее всего, еще не спал.
Через некоторое время в двери открылось маленькое окошко, и он услышал голос:
– А… Это ты.
Загромыхали отодвигаемые засовы.
Лекарь