сказала Ивана, после чего со вздохом добавила, – с рыбами.
– А чем тебе рыбы-то не угодили? – Костику не хотелось ругаться, но, если вдуматься, то рыбы здесь не причем.
Четверг ел среду обитания среды и, облизывая свои костлявые пальцы, не подозревал, что сам он будет съеден пятницей с таким же наслаждением, с каким он поглощал ни в чём неповинную среду.
В дверь дважды позвонили и, не дожидаясь, когда откроют, вошли: две стерляди, три черноморских бычка и одна морская собака. С собой они принесли чекушку водки, два портвейна и пива. Это продолжалось каждый четверг на протяжении полутора лет. Квартира пропахла рыбой, как не пахло даже в рыбном магазине. И Ивана взорвалась.
Она одним умелым движением повесила бычков на бельевую веревку вялиться; стерлядь, предварительно накачав вином, чтобы была сочнее, аккуратно положила на сковородку, а собаку, больно ударив ложкой по голове, отправила на рыбное кладбище, по счастливой случайности, находящееся в пасти их кошки Москвы.
– Ну, что ты за человек? Говоришь, просишь, настаиваешь, угрожаешь… А ему, как о стену горохом, – миролюбиво говорила Ивана, подавая к столу две аппетитно зажаренные рыбины.
– А откуда ты взяла, что ещё живую стерлядь надо поить вином, перед тем, как положить её на сковородку? – Костик попытался уйти от её провокационного вопроса. Ему это удалось.
– Вычитала у Павича.
– А где?
– "Пейзаж, нарисованный чаем", – после чего, словно спохватившись, она вдруг вспомнила: – так ты ответь мне: почему ты такой непробиваемый?
– Потому что рыбы отучили меня от бесцельного брожения (это как бродит квас – ни вина, ни водки, даже браги нормальной и то не получается) по лабиринтам рифмы.
– Ты что, пишешь стихи? – она была удивлена, потому что на поэта он, мягко выражаясь, похож не был.
– Писал.
– Прочти что-нибудь.
– Ты это серьёзно? – Костику польстила её заинтересованность.
– Да.
– Ну, что ж. Сама напросилась. Слушай:
"О! Чудных звуков начинанье.
Всё это было, как в бреду.
Сношаться, право, на рояле я не могу.
Я б мог попробовать, конечно,
Обвить твой дивный стан руками…
Рояль, как томная беспечность
С тремя ногами.
Была б четвёртая нога, мне было б легче…
Но, что хочу тебе сказать – любовь не вечность…
Во мху уж пятая конечность,
Но онанизм –
Практически не афоризм,
А лишь беспечность.
Поэтому в воспоминаньях,
Оставив зыбкий, терпкий след,
Рояль напомнит об изгнаньях
В поёбке массовых побед".
– И это всё? – спросила озадаченная его рифмоблудством Ивана.
– Всё, – как на духу признался Костик.
Кровь с рубашки никак не отстирывалась, и что Ивана не пыталась сделать, все её попытки превращались в пытку и оказывались тщетными. Наверное, придётся её выбросить. А жаль. Это была его любимая рубаха, да и ей она тоже нравилась. Ослепительно белая