под лавкой топор, я выскочил из саней и бросился в поле. Вот только вольготно чувствовавший себя на открытом пространстве ветер подчистую вымел снег, и лишь у редких кустов возвышались небольшие сугробы. Не уйти…
Услыхав за спиной хруст наста под копытами, я обернулся и попытался перевести сбившееся от бега дыхание. Один из верховых промчался мимо брошенных саней вслед за Яковом, двое других медленно приближались ко мне.
Не оставят свидетеля?! Никому ж…
Руки и ноги обмякли, поджилки тряслись, но, закусив губу, я еще надеялся на чудо. Ведь не может же все закончиться вот так – посреди этого Богом забытого поля. А жена, а дочь? Они-то как?..
Оскалившийся в жуткой ухмылке бородач замахнулся саблей и направил лошадь прямо на меня. Уж не знаю, на что он рассчитывал: то ли зарубить, то ли стоптать, но в последний момент я успел рвануться в сторону и увернуться от копыт. Едва не падая, размахнулся топором и впечатал обух чуть выше колена взвывшего от боли всадника.
За спиной громыхнул выстрел, что-то ударило в спину, сбило с ног. Больно не было – будто под наркозом, – но моментально ставшее ватным тело охватила странная слабость. Через силу я попытался подняться, нашарил оброненный топор…
Гул клинка, удар, тьма…
Да – тьма! Тьма распахнула гостеприимные объятья, укутала своим непроницаемо-черным плащом, прогнала прочь боль и страх. И лишь холод оказался ей неподвластен. Стужа впилась своими зазубренными лезвиями в душу, заморозила все, до чего смогла дотянуться, и в конце концов именно ее жгучие ласки вырвали меня из едва не перешедшего в вечный сон оцепенения.
Но и тьма никуда не делась. Еще ничего не соображая, я уперся руками в снег, кое-как поднялся на колени и лишь потом догадался сдвинуть с глаз, видимо, и спасшую мне жизнь ушанку. Светлее стало ненамного, но теперь, по крайней мере, удалось разглядеть затянутое тяжелыми тучами небо и заснеженное поле.
Живой!
Невольно улыбнувшись, я попытался стянуть варежки, но обмороженные пальцы едва шевелились, а правая ладонь, сжавшая мертвой хваткой топорище, и вовсе не желала выпускать оружие. Неужели пальцы придется ампутировать? Хреново…
Плюнув, я ощупал свободной рукой ушанку и нашарил длинный разрез; потом попытался завести руку за спину, куда угодила выпущенная из охотничьего ружья пуля. Вот только онемевшее от длительного лежания в сугробе тело слушалось плохо, и ничего толком о серьезности ранений выяснить не удалось. Ерунда, главное, что живой.
Кое-как выбравшись на укатанную полозьями саней дорогу, я поплелся к лесочку, в который умчался стервец Яков. Честно говоря, его судьба интересовала меня меньше всего – остался живым, точно глотку вырву! – но не тащиться же к селу напрямик по заснеженному полю? И так сил нет…
Ноги сами несли меня по дороге, и от одуряющей монотонности ломаных движений вновь начало затягивать в липкую яму забытья. Пытаясь хоть как-то сохранить ясность сознания, я принялся считать шаги и невольно пожалел, что совершенно не чувствую боли.
Хотя,