rel="nofollow" href="#n14" type="note">[14].
Сегодня стихийным политдиспутом били по Финляндии.
– …А главой правительства станет Куусинен, – что-то объяснял Викентьич.
– Не поддержат, – выразил сомнение незнакомый Паше парень, несмотря на наползающую вечернюю прохладу не мерзнущий в одном пиджаке и водолазке, и утопил губы в пивной пене.
– Да что ты понимаешь! Молодой! Тебе пиво-то пить можно?! Иди в «Молокосоюз», там еще кефир остался. Где ты был, где воевал, а?! А я Антанту вот этим кулаком глушил! – И Викентьич опустил жилистый кулак на дубовый бочечный круг. На свободный от всего круг. Пивные кружки, как только заговорили о политике, предусмотрительно взяли в руки или переставили на другие бочки, те, что подальше от Викентьича. – Не поддержат, ишь ты! Они, финны, только и ждут, когда найдется вождь ихнему пролетариату. Чтобы свергнуть!
– Чего-то долго ждут, – буркнул парень, заметно обидевшийся на кефир. И посмел добавить: – Я эту «Финскую народную армию» видел на проспекте Двадцать пятого октября, маршировали к Адмиралтейству. Несерьезно выглядят, одежка какая-то оранжевая. И мало их.
Все, кто стоял вокруг, и Паша издали перевели взгляды на бочку, на которую, по их мнению, должен был обрушиться кулак, но Викентьич заговорил вдруг очень миролюбиво, ласковым стариковским голосом, каким по вечерам калякают с любимыми внуками.
– Нынешнее финские заправилы, паренек, они ж не дурнее нас с тобой, понимают, что к чему. Народ Антантой запугали, дескать, чуть что французы с англичанами введут войска и всех бунтарей к стенке. Финские верховоды давно предложили себя Антанте, а Антанта давай на радостях обхаживать финнов, как ту девку. Им же интересно подобраться к Советскому Союзу, в двух шагах – в двух шагах, так твою! – Викентьич в сердцах хлопнул себя по ляжке, – от нас встать! От Ленинграда! От важнейшего города! Нельзя допустить! Особенно англичане усердствуют. Ох, не люблю их. Интервенты. В Гражданскую…
Разговаривающих заглушил паровозный гудок.
– Закурить не будет?
Куртка «москвичка», к ней прицеплен осоавиахимовский значок, кепка с резиновым козырьком, а под ней борода. Павел молча вытащил из кармана пачку «Стрелы» и протянул мужику.
Закурив дареную папиросу, мужик бросил на бочку между своей и Пашиной кружками мешочек, похожий на кисет, развязал веревочку, стягивавшую горловину, расширил отверстие, чтобы удобней было доставать сухари. Крупные, ржаные, с белыми вкраплениями соли.
– На вот! От нашего столика вашему.
– А чего, сухаревичи – это дело, – Павел потянулся к угощению. Мешочек лежал на обрывке афиши с прилипшей к ней чешуей (кто-то до них тоже закусывал с этой бочки, судя по всему – воблой), лежал на синих буквах «Ло» и на еще менее понятных обрывках слов. Но Паша мог воспроизвести текст дословно, не только потому, что афиша с неделю висела на тумбе, которая стоит на трамвайной остановке и двести раз была им прочитана. А еще и потому, что афиша звала на