живем в невозможном мире, моя дочь собирается уйти из дома. В целом, все довольно не плохо. Могло быть и хуже.
– Возможно, Фрэнк. На все воля Возможного.
– На все воля Возможного, Питер. Плесни-ка мне стаканчик виски.
Трое
В любом человеке есть трое: первый мыслит, второй действует, третий наблюдает. Но есть еще один: тот, кто наблюдает за наблюдающим. Однако самый странный из всех – пятый: тот, кто снимает все это на видеокамеру.
Неизбежное
не вступай в полемику
с самим собой
проиграешь
Свобода
– Пап, а что такое свобода?
– Сон… все сон…
Странствие
Жизнь – это одинокое странствие, то под палящим солнцем, то в лютый холод. Как часто дорога, по которой мы идем, ведет в никуда? И неизвестно, где встретит нас смерть… Впрочем, как вспомнишь, что все это просто сон, так сразу и отпустит. Странный, призрачный сон… И какая разница тогда, куда идти? И разве идет кто-то? Воистину! На все воля Возможного! В этом странном сне. На все воля Возможного.
Гори
Раскольников положил топор на стол и печально взглянул на руки. «Неужели они смогут убить?» – подумал он, скользя взглядом по извилистому рисунку ладони. Он вспомнил как этими же руками он чистил апельсин, как их целовала мама, как он рисовал пальцами узоры на стекле… «Нет, – решительно подумал Раскольников. – Не дело сейчас раскисать. Раз уж решил, так надо действовать». Взяв топор, Раскольников сделал два шага в сторону двери и неожиданно остановился. Жуткая, нестерпимая боль пронзила его. «Родя, а что если ты ошибаешься? Это возможно?» – промолвил знакомый ему голос. «Возможно… – ответил Раскольников, боясь шелохнуться, дабы не потревожить боль. – На все воля Возможного…»
«Что за хрень?!» – возмущенно воскликнул Достоевский, глядя на рукопись своего неоконченного романа. «Аня! Кто это написал? Что это?!»
– Странно все это, Федя. Очень и очень странно. Что происходит?
– Что? – удивился Достоевский.
– Что происходит, Федя?
Достоевский схватился за голову и закричал. Аня сидела возле окна и смотрела куда-то вдаль. «Гори твое фото, гори все что ты мне дарил, я не буду скучать, гори твое фото, гори все что ты мне слово, еще два, еще три слова, текст, сон, текст, сон, ом, ом», – напевала она, пока Федор Михайлович обливал себя бензином и поджигал. Снег медленно кружился за окном и падал оземь. Оземь.
Стрелы Амура
– Ах, мама, мамочка! Я люблю его! Люблю!
– Хорошо, допустим. Но что если ты ошибаешься, дочка? Это возможно? Или это невозможно? Что если тебе только кажется, что ты его любишь? Что если ты притворяешься? Причем притворяешься так, что даже сама этого не осознаешь. Это возможно? Или это невозможно?
– Господи, мама! О чемы Вы??? Ведь это же любовь…
– Ко всем вопросам, дочка, надо подходить философски, онтологически. Порядочной барышне сперва следует понять, что происходит, и только потом уже, пораженной стрелой Амура, сходить с ума от любви.
– Ах,