то весть о войне, знак это вещий; войско сюда скоро приблизится, князя палаты пламя охватит[1].
Начиная с девятого века земли на севере Западно-Франкского королевства подвергаются набегам датских и норвежских викингов. Желая устранить постоянную угрозу с их стороны, в 911 году франкский король уступает предводителю викингов Роллону область, которую впоследствии стали называть Нормандией. Взамен Роллон приносит ему ленную присягу и принимает крещение.
В соседней Бретани все больше бесчинствуют норманны, которые, в отличие от людей Роллона, отвергают христианскую культуру франков и продолжают исповедовать язычество.
В 936 году Нормандия практически не зависит от короля и находится во владении сына Роллона – графа Вильгельма, чье могущество признают правители других территорий.
Потомок королей Бретани, принявших христианскую веру, Ален Кривая Борода сумел отвоевать у норманнов значительную часть этой области.
Суждено ли Нормандии остаться «землей северных людей»? И сможет ли Ален Кривая Борода надолго избавить Бретань от такой участи?
Ее мир не отличался изобилием красок: в нем были только молочно-голубое небо, туманно-серое море, красновато-коричневые скалы и грязно-белая пена. Оборонный вал с прогнившими за много лет бревнами, который высокой стеной опоясывал это глухое место, едва ли мог обеспечить хоть какую-нибудь защиту, его боевой ход не выдержал бы и нескольких ударов, но все же этот вал хранил следы человеческих рук.
Воины были заняты укреплением стены. Отложив оружие, они таскали бревна и камни, в который раз доказывая, что норманны не боятся тяжелой работы. Трудились они самоотверженно, хотя и знали: все, что они здесь соорудят, вскоре будет разрушено ветром и морскими волнами.
Авуазе нравилось наблюдать за работой мужчин. Каждое движение их рук, каким бы бессмысленным оно ни было, подтверждало: в мире выживает лишь тот, кто стремится его изменить, а не тот, кто застыл в ожидании.
Двое мужчин, которые к ней приближались, не работали вместе со всеми: этого они не делали никогда. Их помощь заключалась только в словах ободрения, призывах стойко переносить превратности судьбы и не отступать от своих целей, но сегодня даже это не входило в их планы. Вместо этого они рассказывали о возвращении Аскульфа и о том, что он принес новости – новости не слишком хорошие.
Авуаза едва заметно напряглась.
– Захвачены еще два наших города. – Ее худшие опасения подтвердились. – Люди встают на сторону Алена Кривая Борода, встречая его радостными возгласами.
– Это не люди, – процедила Авуаза, – а всего лишь блеющие овцы.
– Как бы там ни было, скоро здесь станет небезопасно.
Мужчина, сказавший эти слова, был незрячим. На языке северных народов его имя должно было звучать как Блиндур, то есть «слепец», но он настаивал на обращении Деккур – «темный».
Ему подходило это имя, и не только потому, что в его мире царила вечная тьма, – весь его облик внушал окружающим страх, и казалось, будто силой воли этот человек может заставить солнце исчезнуть с небес. Он был очень высокий и сухопарый, его черные спутанные волосы ниспадали на спину и плечи, длинная борода была неухоженной. На лице Деккура выделялись тонкие губы и острый нос. Мужчина не был слепым от рождения, глаза ему выкололи несколько лет назад после поражения в битве. Шрамы, похожие на глубокие темные впадины, он прикрывал повязкой, которую иногда снимал, чтобы напомнить людям о том, как в одночасье может измениться их судьба. Еще совсем недавно он, мужественный воин из знатного рода, собирался унаследовать имущество своего умершего брата, а теперь уже не мог ни сражаться на поле боя, ни вести за собой людей.
Облик этого мужчины действовал на всех устрашающе, однако, хотя Авуазу он тоже пугал, в ней он прежде всего вызывал протест. Она ни за что не хотела пасть так же низко, как он.
– Здесь я чувствую себя в безопасности, – заявила она.
– И тем не менее нам надо бежать.
– Я никуда не уйду. Нам нельзя терять надежду.
Ей удалось подавить дрожь в голосе. Днем Авуаза старалась держаться уверенно, но ночью не могла сомкнуть глаз от страха. Боялась она вовсе не смерти, а того, что не успеет достичь поставленных целей, что ее жизнь потеряет всякий смысл и что ее запомнят как женщину, которая могла бы завоевать, объединить и укрепить королевство, но так и не сумела этого сделать. Уже год ее преследовал этот страх. Уже год в Бретани гремела война.
– Надежду? Ты говоришь о надежде? – Деккур произнес это слово с презрением. Его зубы скрипели так, будто он хотел стереть их в порошок.
«Вот что с нами стало, – подумала Авуаза. – Если бы я сказала им, что завтра захлебнусь в своей крови, они взвалили бы эту новость на плечи, подобно тому как мужчины у вала поднимают деревья: усердно, безропотно, с привычным смирением. Когда же я хочу подарить им надежду, они слышат в моем голосе издевку».
– Да,