и газетах. Герцогу было около семидесяти лет, у него были густая седая шевелюра и седые бакенбарды. Лицо его было шире, чем у ее отца, а черты лица более размытые. Судя по всему, он пил больше алкогольных напитков, чем следовало, – и все же он был очень похож на ее отца.
– Виктория… – Крепко сжимая в руке серебряный набалдашник трости, он обратил свое внимание на нее. Голос у него был низким и хрипловатым. Некоторое время он рассматривал ее, а затем произнес: – Полагаю, твой отец назвал тебя не в честь нашей покойной королевы, а в честь твоей двоюродной бабушки Виктории.
– Да, отец и мать назвали меня в честь бабушки.
– Хорошо, что она умерла десять лет тому назад, в противном случае она тоже, чего доброго, полезла бы в это проклятое женское движение.
– Вероятнее всего, она возглавила бы суфражисток вместо миссис Панкхёрст, – услышала Виктория бормотание своей бабушки Гермионы. – Не понимаю, почему в нашей семье в каждом поколении обязательно должна быть черная овца. В других семьях они каким-то образом появляются лишь раз в столетие.
Виктория потупилась, чтобы скрыть улыбку. Ее двоюродная бабушка Виктория оставила отцу деньги, на которые он смог оборудовать квартиру у Грин-парка по новейшему слову техники. В памяти девушки остались лишь размытые, но добрые воспоминания об эксцентричной старой леди.
Но улыбка исчезла с ее губ, когда она вдруг услышала слова кузины:
– Бабушка, на Виктории нет диадемы.
Виктория была настолько занята дедушкой, что только сейчас обратила внимание на Изабель. Ее пальто и платье были белоснежно белы и украшены стразами, пускавшими блики по всей карете. У нее были медового цвета волосы, уложенные в корону, большие синие глаза и розовые, изысканно изогнутые губы – девушка вполне могла сойти за леди, сошедшую с одной из картин Гейнсборо.
– Надеюсь, тебе не пришлось продавать драгоценности своей матери? – нервно заморгала бабушка Гермиона.
– Я никогда не стану продавать ее украшения, – холодно ответила Виктория.
– Хорошо, что ты все же в некоторой степени ценишь семейные традиции, – облегченно вздохнула леди Гленмораг.
Только Виктория хотела сказать, что она любит украшения просто потому, что они принадлежали ее матери и что она, надевая их, чувствует с ней связь, однако Изабель не дала ей такой возможности.
– У тебя очень красивое платье и пальто, Виктория. Признаться, я опасалась, что ты явишься на бал в одном из этих реформаторских платьев, которые похожи на мешки. У какой портнихи ты шила?
– Она была в ателье этого чертова француза Пуаре, – проворчал дедушка. – Платья для вас обеих стоили мне целое состояние.
– Пуаре… – Изабель удивленно распахнула глаза. – Но ведь там можно шить только по протекции… – в следующее мгновение она умолкла и закусила губу.
– Что ж, у меня не возникло никаких проблем, меня с удовольствием приняли в качестве клиентки, – заявила Виктория. Это была не вся правда, однако же крошечный триумф ей не повредит… и она,