завези в кабинет со всяким медицинским оборудованием. Ещё один медик, хозяин кабинета, уже нас ждал.
– Попробуем найти источник кровотечения.
У меня вынули из руки иглу капельницы и отсоединили ту, что была под ключицей. Катетер закрыли пробкой, а меня повернули на бок. В руках у хозяина кабинета оказался странный шланг. «О, как! Сейчас эту хреновину в меня засовывать будут, – неприятная неожиданность встревожила меня, – я в жизни не делал никаких “скопий” с заглатыванием “кишки”. Но это не кишка, это какой-то огромный шланг». В рот брызнули и вставили пластиковую втулку. Дежурный хирург держал мне руки, а другой, со шлангом, стал засовывать его мне в рот, через зажатую в зубах втулку, прямо в горло… Я стал давиться, тошнота рвалась наружу. Импульсивные движения были естественны и бесконтрольны.
– Держи его, что смотришь? – крикнул хирург своему помощнику.
Тот здоровяк навалился на меня. «Ну, что они делают? – накрыло меня ужасом, – неужели не понимают, что я сейчас задохнусь»? Толи мои мычащие конвульсии, толи врач со шлангов увидел на экране монитора поднимающуюся лаву, но только он поспешно выдернул из меня своё орудие и я обильно обдал кровью всё вокруг себя. Медики ослабили хватку. Ещё раз брызнули мне в горло. Милосердно дали возможность отдышаться пока обтирали шланг с загубником. Вторая попытка проходила чуть менее противно, но я терпел.
– Нашёл. Разрыв пока не очень большой. Можно попробовать запаять.
«Вот только паяльника мне не хватает для полного счастья. И утюжком прогладить».
Я ничего не почувствовал, из того, что происходит у меня внутри. Шланг во мне и медики на мне парализовали не только возможность двигаться, но чувствовать.
– Сейчас залью шов лекарством…
Он ввёл, что-то в шланг снаружи тогда только я почувствовал лёгкий холодок у себя внутри. Лекарство разливалось по обожжённой ране. Шланг извлекли. «Какая интересная штучка! – теперь, с облегчением, смог констатировать, – и камера, и лазер, и трубопровод». Окровавленную подушку из-под меня убрали. Обтёрли лицо. Подсоединили капельницу. Молча покатили обратно.
У дверей лифта второго этажа подбежала дочь.
– Что с ним?
– Нормально. Считай, что повезло.
Меня закатили в просторную палату. Поменяли простыни, а вот другой подушки у них не нашлось. Сунули под голову свёрнутое одеяло, покрытое простынёй, – жестковато. В палате ещё трое, но тут кажется, не представляются… Оставшаяся часть субботы прошла без приключений. Соревнования сына я всё-таки пропустил.
Я поставил свои кривые загогулинки на всех бумагах дежурного хирурга. Рука почему-то плохо слушалась.
Вставать мне нельзя, нельзя даже сидеть. Здесь строго. Но это не страшно, что ничего нельзя, у меня всё равно нет сил практически ни на что. Вот если бы силы и желания были, а не было бы возможности, тогда, это обидно – быть привязанным к кровати. Но нет, я не привязан к кровати в прямом смысле, как наркоман в ломке, разве что трубкой капельницы. И всё на своём месте: я, в кровати, катетер во мне, в нём трубочка капельницы на стойке. Стойка капельницы напоминает стойку бара.