псов перебежали к рукам, вцепились в бок отпущенному императором бунтовщику. Некоторое время голова продолжала крутиться, потом замерла.
Базилевс с легким сожалением вздохнул, отошел от края площадки:
– О чем это я? А, да. Болгария[1]. С ней мы тоже дружили против Руси. Но настала пора поссориться, Ираклий. Думаю я, это случится не через год и не через два. Я уже выбил скамью из-под ног у половины возможных бунтарей. Найду управу и на командующих. Кому почет пообещаю, кого куплю, кого приласкаю, кого на кол посажу, у кого детей в заложники заберу. Слабое место есть у каждого. К тому же, война всегда сулит большую прибыль и славу, нежели прозябание в монастырских кельях, – это понимает каждый центурион. Когда они узнают, что начался поход на богатую Болгарию, их преданность империи возрастет многократно… Но я не хочу, чтобы в это время кто-то ударил меня в спину. Даже если это будет не война, а обычное для русских развлечение с осадой Константинополя, получением откупа и разграблением окрестных селений.
– Я понимаю вас, базилевс, – согласился монах. – Эта предусмотрительность свидетельствует о вашей мудрос…
– Я сам знаю, что такое мудрость, а что глупость, Ираклий! – неожиданно резко оборвал его Василий. – И позвал сюда не для того, чтобы ты лил мед мне в уши! Я хочу, чтобы Русь прекратила наконец свое существование! Она мне надоела! Ты можешь это сделать, слуга обители святого Евагрия[2]?
– У обители нет войска, базилевс, – мягко возразил монах.
– Свалить Русь мечом пока еще не удавалось никому, – поморщился император. – Скорее, наоборот. Я не желаю, чтобы Византия разделила судьбу Хазарского каганата – не для того я помазан Господом на это царствие. Поэтому злить русских нельзя. С ними нужно говорить ласково, не жалея елея и подарков, уверять в дружбе своей и милости. Но при этом истребить надобно всех, под корень. А кто еще способен на это, кроме воспитанников обители? Прийти со словом добрым и руками открытыми, стол и кров разделить с благодарностью. А потом кому яду в хлеб капнуть, кому глаза отвести, кого словом тайным заворожить, кому дары великие пообещать. Глядь – и режут уже дети родителей своих, внуки друг другу глотки рвут, дочери на помосте у торговцев стоят… Что молчишь, Ираклий?
– Напраслину возводишь на обитель, базилевс. Мы люди набожные, мы лишь мудростью древней интересуемся, да богу нашему, Иисусу Христу, молимся.
– Мне не интересно, кому вы молитесь, Ираклий, – отвернулся Василий. – Хоть богу, хоть Сатане, прости Господи, – обмахнулся он знамением. – Меня волнуют дела государственные. И государству моему желательно, чтобы заместо мира и покоя у соседей наших славянских распря кровавая началась. Чтобы резали они друг друга день и ночь, пока реки от крови вспять не потекут, и города и веси их не обезлюдят. И чтобы северным границам империи моей никаких опасностей более от них не исходило.