дрянная… – тяжело, ох как тяжело! Мужчина продавливает, процеживает слова сквозь зубы.
– Не слышу!
– Я дрянная женщина… Я сука… Забудь меня, мы… мышонок.
– Хо-ро-шо, – Дим чмокает губами и поднимается. – Да, кстати, гладиолусы ваши?
– Нет… уже были…
– Спасибо, Сергей Васильич, помогли.
Дим кивает мне и идет в прихожую. Следователь Сан Дмитрич направляется за ним, лицо у него удовлетворенное, с тенью любопытства. Я тоже встаю… а в руке все еще фотоальбом. Есть там нечто – не горячее, не жгучее, не острое, нет, но чуть теплее книг на полке.
– Владя, – слышится из коридора Дим, я нехотя возвращаю альбом на место.
В прихожей Сан Дмитрич вполголоса и с оттенком вопроса произносит:
– Не он…
Я повторяю:
– Не он.
Дим ухмыляется:
– Ясен хрен, что не он.
Следователь:
– Полный отчет дадите?
Дим:
– Нам сперва консилиум провести, посовещаться, – он смотрит на меня, – а завтра с удовольствием отчитаемся. Угу?
– Угу, – говорю я.
– Угу, – кивает Сан Дмитрич.
Оставив квартиру, слащаво пахнущую смертью, мы выходим на свежий воздух.
Солнце уже прижималось к горизонту и размазывало по земле густые тени многоэтажек. Мы с Димом прошли молча метров сто, а затем он указал на деревянную лавочку у детской площадки. Скамья была раскрашена в красно-рыжие полосы и казалась островком абсурдной веселости. Мы присели, Дим закурил, я ковырнул ногой песок. Никогда не курю – это притупляет интуицию.
– Жестко ты его, – сказал я. В сущности, мне было плевать на свидетеля – потому я и начал разговор с него, как с более нейтральной темы.
– Тебе же плевать, – отметил Дим. – В любом случае, он должен быть мне благодарен – за избавление от подозрений в убийстве.
Еще бы. Друг атаковал его технично, в три волны – я отслеживал. Сперва развязностью сбил шаблонную защиту, затем заболтал на пятой, собрал все внимание Сергея к речевым анализаторам, добавил эмоций, чтобы нарушить логический контроль. А потом мгновенно перенес вектор удара на шестую, в плоскость волевого давления. Неподготовленный человек не смог бы лгать при этом – не хватило бы ресурсов сознания. Свидетель и не солгал – он невиновен.
– То есть твоя версия – самоубийство?
– А твоя – иная? Что было в посмертном эфире, а?
Разумеется. Это железный аргумент. Посмертное поле Катерины состояло из боли, отчаянья, страха, и – избавления. Освобождения, покоя. Но злобы – ноль, ненависти – ноль, обида – и не пахло. Я сказал об этом. Дим спросил:
– И что, похоже на эмоциональный рисунок жертвы убийства? Учти – убийства медленного, не внезапного.
– Не похоже, – признал я.
– И тебе это не нравится?
Да, не нравилось. Будь это убийство, мы составили бы чертовски