теперь Серый, мать его, сто лет проживет и всё такое. Но когда, отозвав группенфюрера в сторонку, он заговорил о главном, получился облом.
– Ты чё, с дуба упал? – удивился Мюллер. – Какой мне навар с твоим отчимом разбираться? Я тебе чё, фигаро-здесь, фигаро-там? Ты команду в свои семейные базары не мешай. Это твоя заморочка, не моя.
Под перестук насмерть засевших в голове костольет («то-так, то-так») Серый тоскливо смотрел на железный крест, выглядывавший из-под мюллеровской кожанки. Группенфюрер хвастал, что крест настоящий, якобы с фрицевского скелета, найденного в лесу, на болоте. Но скорей всего брехня. У него тетка двоюродная на «Мосфильме» работает. Сперла, поди, со склада, где у них костюмы и цацки всякие.
– Куда же мне? – тихо сказал Серый. – Дома Рожнов который день квасит. Больница ментов пришлет, в дурдом везти. А у меня, сам гляди, ни шмоток, ни бабок. Вообще пустой. Ни копья.
– Ладно, пятерку одолжу, пока перекантуешься, – расщедрился группенфюрер.
А пацаны кое-как приодели. Вовчик сбегал, принес кеды старые и рубашку, Бухан притаранил из гаража отцовский комбинезон, весь черный от масла.
Оделся Серый, снова к Мюллеру подошел. Не хотелось упрашивать, а надо. Опустил голову, попробовал сызнова:
– Слышь, ну хоть пугануть бы его, гада, а? Сказал бы ему типа «еще раз Серого тронешь, на ножи поставим», а? Он труханет, точно. Обдрожится весь.
Группенфюрер не ответил. Тогда Серый поднял глаза и увидел, что у Мюллера у самого дрожит нижняя губа – отвисла и дрожит. А смотрел старшой «зондеркоманды» куда-то поверх дроновского плеча.
Тут Серый приметил, что и остальные «зонтовские», кто в котельной был, тоже примолкли. Бухан насупился, а Вовчик моргает и весь белый стал.
Обернулся Серый – и тоже сморгнул.
В дверях котельной стояли четверо «сычовских»: Арбуз, который при ихнем старшом, Репе, первый помощник, и с ним быки. Одного звать Скок, другой Брыка, а кликуху третьего Серый не знал – сутулый, в кепаре-восьмиклинке, и клешастые руки висят чуть не до колен.
Рожи у всех четверых были такие, что у Серого противно заходили колени.
– Чего, «зонты», деловыми стали? – спросил Арбуз и сплюнул. – Мужика на бетонке ты, Мюллер, гоп-стопнул? Разве тебе Репа не говорил: сиди на своей Куйбышевке, не рыпайся? Где Куйбышевка и где бетонка, а? Чумовая затыка вышла, сам виноват. Ответишь.
– Ты чего лепишь? – попробовал держать понт Мюллер. Цапнул зубами губу, чтоб не дрожала. – Какого мужика?
– Не гони. Ты сработал, больше некому: блондинистый, весь в черном. Мужик в ментуру заяву накатал, майору Евдокимову. Тот Репу вызвал, говорит: ничего не знаю, бетонка – это у тебя. Бабки мужику вернуть и ксиву, не то сам знаешь. Значит, так, баклан. Ксиву отдаешь, пятьдесят пять тоже. Плюс два раза по пятьдесят пять сверху. Штраф.
Выходит, пошел-таки побитый дядька в милицию! Подставил захудалых «зонтовских» самому Репе, бригадиру «сычовских», с которыми только свяжись – света не взвидишь.
Хоть своих четверо и тех тоже, но про махаться нечего было и думать. Такой бычара, как Арбуз, один бы всех уделал, он лежа запросто сто восемьдесят